Власть должна быть персонифицирована, ибо нет и не может быть такой формы правления, при которой власть представала бы в образе безликого «общественного института». И ещё большой вопрос, где личность правителя находится под прицелом более пристального внимания, – в государстве монархическом, где власть последовательно передаётся очередному и заранее известному представителю династии, или в демократическом, где властью облекается публичный политик, в определённый момент снискавший наибольшие симпатии граждан. Нечего и говорить об откровенно диктаторских режимах, где личности Вождя «по должности полагается» занимать центральное место в сердцах и умах.

Хотя демократия, как известно, «сильна своими институтами», а любое – положительное или отрицательное – влияние персоналий при ней нивелируется, именно демократические режимы ждут от своих руководителей большего, нежели подданные от своего монарха, – больших государственных способностей, больших знаний, большей политической прозорливости. В отличие от наследственного монарха, лидер, «поднявшийся из низов», должен заведомо быть человеком выдающимся! Конечно, на практике это случается далеко не всегда – но всегда предполагается. А обнаружившееся отсутствие этих талантов влечёт неизбежное «падение рейтинга».

Поэтому нельзя сказать, что стрелы критики – её же никакая власть не избегнет! – больше язвят правителей «милостью Божьей», нежели правителей «волею народа». Напротив, монарх традиционно занимал в общественном сознании несколько привилегированное положение: его, как правило, «обманывают», от него скрывают правду, его отдаляют от народа, «окружают недостойные» и т. п. Словом, можно констатировать, что монарх всегда был в значительной степени выведен из-под огня неизбежной критики правительственного курса.

Зато частная жизнь монарха и его личные качества – подлинная ахиллесова пята монархического государства. Именно с этой стороны монарх остаётся вполне доступным для критики, против которой у него уже нет «иммунитета». Традиционная закрытость царского двора – и даже законы «об оскорблении величества» – здесь не панацея! Ибо, «дозируя» объём подлинной информации, они в то же время способствуют возникновению слухов и сплетен, стремлению превратить всякую муху в слона. И в последнем случае общественное мнение будет к монарху даже более строго, чем к кому бы то ни было!

Дело тут не только в мистическом ореоле царской власти, в религиозном отношении к царю как к «помазаннику». Сам монархический принцип передачи власти делает личную жизнь монарха, его семьи и «ближнего круга», любые семейные тайны и проблемы, – вопросами государственного значения. И – потенциальным источником кризисов, смут и нестроений. Невозможно переоценить значение падения авторитета монарха, не монархии «как политического института», а именно – личного авторитета царя в деле крушения Российской Империи.

Именно с этой стороны Империи был нанесён роковой удар! Вернее даже – целая серия последовательных ударов… Первые были нанесены ещё «прижизненно», с очевидной политической целью. Последующие – уже «постфактум», в целях посмертной дискредитации монархии и ради собственного оправдания перед судом истории. Бесполезно спорить о реалиях дореволюционной России – и об их последующем отражении отечественной историографией, – не разобравшись предварительно с этой мусорной кучей, нанесённой к подножию российского трона.

Наглядный пример уязвимости частной жизни царской семьи – одна из многочисленных сатирических карикатур

§ 1.1. Говоря о причинах, способствовавших крушению монархии в России, нельзя не отметить такой существенный фактор как оторванность правящей династии от народа. И речь идёт не о каком-то «духовном», «идейном» отрыве и прочих малопонятных вещах. Напротив, речь идёт о самой что ни на есть «земной», простой и понятной вещи, а именно – о постепенно нараставшем «кровном» отдалении российских императоров от своих русских подданных.

Здесь надо оговориться, что и в прежние эпохи, в Киевской Руси и Великом княжестве Московском, среди правителей лестным считалось получить в жёны какую-нибудь иноземную принцессу – будь то дочь английского короля, сестра золотоордынского хана или племянница византийского императора. Однако это были разовые случаи, долженствующие польстить княжескому тщеславию и подчеркнуть в глазах последующих историков «высокий международный престиж русских владык». Устойчивой практикой это не стало. Московские великие князья (впоследствии – цари) спокойно женились на своих русских подданных.

Если женитьба и связывала их с семейным кланом жены – извечный бич всех монархий! – то и кланы это были, по крайней мере, свои, русские. Вот вам и вожделенное единение царя с народом! – «подлинней» не бывает.

Можно допустить, что московским правителям просто не удавалось жениться на иноземных принцессах. Но безусловным фактом является то, что все восемь цариц династии Романовых были выбраны царями или для царей среди их собственных подданных. И в жилах русских царей текла русская, а не немецкая и не датская, кровь. И по-русски русские цари говорили без акцента…

Другим – не менее важным – моментом было то, что выбиралась русская царица из очень широкого круга «потенциальных претенденток», представлявших собой воистину всю русскую землю. И в правящую династию постоянно вливалась свежая кровь. Ибо «номенклатура» претенденток не была ограничена узкими рамками родовой аристократии. И это не было формальностью – русские цари охотно пользовались практически неограниченной «широтой» своего выбора.

Разумеется, речь не шла о том, чтобы правителю всея Руси жениться на крепостной крестьянке. На высокую честь стать царской женой могли рассчитывать лишь представительницы привилегированных сословий. Но это значило не так много, как кажется! Отец будущей царицы мог быть мелким служилым дворянином. Ведь если изучить биографии всех восьми русских цариц династии Романовых, то, к удивлению, обнаружится, что лишь одна из них (Мария Долгорукова, первая жена Михаила Фёдоровича) была дочерью князя. Остальные семь были довольно скромного (порой – очень скромного) происхождения и достатка.

Примечательно, что ещё со времён Ивана Третьего на Руси действовал такой специфический и «демократичный» механизм избрания царской супруги как смотр невест – когда красивых девиц собирали в буквальном смысле со всей России и (после нескольких «отборочных туров») представляли царю. Судя по всему, именно этот способ считался на Руси предпочтительным. Ибо даже в тех случаях, когда у царя или его окружения уже была на примете определённая девушка – всё равно, хотя бы «для проформы» проводился смотр невест.

Примером такого вынужденного подчинения обычаю была первая женитьба Фёдора Алексеевича (на Агафье Грушецкой). Кроме того, с большой долей вероятности можно предполагать, что элементарно «соблюли приличия» при второй женитьбе Алексея Михайловича (на Наталье Нарышкиной) и женитьбе Ивана Алексеевича на Прасковье Салтыковой. Если это было именно так, а брак по любви представляется нам наилучшим вариантом, – то ещё более примечательна эта всеми признанная необходимость в подобной процедуре: выборе русским царём «лучшей в народе».

§ 1.2. Всё изменилось в 18-м веке. «Великий» Пётр, круто повернув русскую государственную ладью на Запад, «задал направление» для своих преемников и в брачном вопросе. Сослав законную русскую жену в монастырь и женившись на иноземной пленнице сомнительного происхождения и сомнительного поведения, он же начал старательно распихивать своих родственниц по захудалым европейским владетельным домам. Даром, что у многих его подданных и земель и денег было побольше, чем у этих «высочайших особ»!