Болт стоял и декламировал со страстью, крупная слеза выкатилась из-под прикрытого века и проторила блестящую дорожку на скуле. Голос был напряжен, хотя и негромок. Рервик поймал себя на мысли: как хорошо бы сыграл Болт Клавдия - и самого себя.
- "Отчаиваться рано. Выше взор! Я пал, чтоб встать. Какими же словами молиться тут? "Прости убийство мне"?"" Вы помните, что дальше?
Рервик покачал головой.
- "Нет, так нельзя. Я не вернул добычи. При мне все то, зачем я убивал: моя корона, край и королева". Со мной куда хуже. Нет короны. Нет королевы.
- Кстати, Катукару убили по вашему указанию или только с вашего ведома? - спросил Рервик.
Болт с грустью посмотрел на Андриса и вдруг сказал:
- Попробуйте этот паштет из гребешков вилохвоста. Катукара его очень любила. Да, Катукары нет. И нет со мною моего края. Моего Леха. Клавдию легче. Пусть же последним аргументом будет состраданье.
- А раскаянье?
- "Покаяться? Раскаянье всесильно. Но что, когда и каяться нельзя! Мучение! О грудь, чернее смерти! О лужа, где, барахтаясь, душа все глубже вязнет! Ангелы, на помощь! Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь, стань, как хрящи новорожденных, мягкой! Все поправимо".
Болт повернулся и медленно, величаво скрылся за ширмой.
Андрис едва удержался от аплодисментов. "Сейчас он выйдет на поклон",подумал Рервик. Но Болт не вышел.
В последующие два дня ни Болт, ни Салима не давали о себе знать. Трижды в день униформисты приносили еду, сохраняя полное молчание. К концу второго дня Рервик потребовал, чтобы ему дали возможность увидеть Марью. Кирпичнолицый стюард выслушал его и с поклоном вышел. Вскоре явился Наргес.
- Могу ли я передать Цесариуму, что вы склонны к сотрудничеству?
- Я склонен повидать Марью Лааксо и убедиться в том, что...
- Я уверяю вас, она в добром здравии, хотя и не очень любезна. В резкой форме отвергает знаки внимания лучших слуг Цесариума. Двое из них уже обратились к нему с просьбой снять ограничения на меры увещевания, могущие быть приняты по отношению к девице, в гордыне своей презревшей благосклонность достойнейших мужчин. Цесариум милостиво выслушал их и обещал подумать. Простите мне смелость предрекать решение Цесариума, но долгие годы службы и даже, я осмеливаюсь с величайшей гордостью сказать - дружбы, подаренной мне великим человеком, позволяют судить о возможном исходе размышлений. Принимая во внимание его безграничную щедрость к верным слугам, а также взяв в соображение вынужденный аскетизм здешнего обихода, связанный с почти пол ным отсутствием женщин в нашей маленькой колонии, я могу с большой степенью достоверности предугадать, что Цесариуму будет благоугодно внять смиренной просьбе храбрецов, поставивших свой долг выше всех благ, и дозволить им принять в отношении особы, в судьбе которой вы проявляете нескрываемую заинтересованность, те меры, которые будут признаны необходимыми для преодоления препятствий к совершению процедур, имеемых в виду...
Именно в эту минуту Рервик понял, что главный его стратегический замысел - тянуть время в надежде на Велько - никуда не годен. Нужно действовать самому.
- Я хочу видеть Цесариума.
- Мы доведем вашу просьбу до его сведения. Смею надеяться, он вас примет. Вопрос - когда? Цесариум очень занят.
- А вы постарайтесь ускорить нашу встречу. Я в долгу не останусь.Рервик медово улыбнулся.
Наргес улыбнулся в ответ.
- Сами понимаете, доведись нам встретиться на Лехе, у меня будет больше возможностей отблагодарить вас за содействие.
- Готов служить - в рамках, не противоречащих исполнению долга.
- Естественно! А нельзя ли в тех же рамках посодействовать моей встрече с Марьей?
Тонкие губы Наргеса понимающе изогнулись.
- Я постараюсь.- И тише: - Вот видите, Рервик, как простой шантаж из венца творения делает ничтожество? Чем вы лучше нас? Вы - хуже. Мы, по крайней мере, не лицемерим.
Услышать упрек в лицемерии от Наргеса! Впрочем, трудно предположить, что такая мелочь могла задеть Рервика. С его-то опытом общения со всяким отребьем, населяющим задворки обитаемой вселенной. Нет, Рервик не был чистюлей. Только не он. Велько, бывало, брюзжал, когда приходилось удирать от погони на ворованном звездолете или обыгрывать в двойной тун пьяных шкиперов каботажных перевозок, чтобы наскрести несколько рубларов на дорогу.
Но Андрис считал это в порядке вещей. В этих пределах он вполне полагался на Игнатия Лойолу и не сомневался, что его-то цель оправдает мелкие пакости, причиняемые к тому же людям, не отличавшимся безупречностью поведения и строгостью морали. В практике общения со всякой межгалактической сволочью Рервик, бывало, шел на подкуп, лесть, обман. Однако, закинув удочку Наргесу, Андрис понял - здесь шансы на успех невелики. А время не терпело. О Марье розовый горбун не врал - зачем? Похоже, никто из них не сомневался, что Марья - верный козырь. Надо сдаваться, причем скорее. И требовать неприкосновенности Марьи.
Каких-нибудь гарантий. Но какие могут быть гарантии?
В этих размышлениях его застал служитель в войлочных тапочках. Ага, понял Андрис, поведут к шефу. Наргес не подвел. Вторая встреча с Болтом состоялась в том же уставленном ширмами зальце.
И с места Рервик сказал, сухо и мрачно, что согласен, но не видит, как высокие договаривающиеся стороны могут исключить возможность жульничества при выполнении взаимных обязательств.
- Что обеспечит безопасность Марьи в то время, когда я буду снимать фильм? Как могу я быть уверен, что ваши соратники не получат ее в качестве...- Рервик с трудом разлепил губы,- в качестве платы за преданность Цесариуму? И что, с другой стороны, может воспрепятствовать мне разоблачить всю эту затею, как только Марья окажется в безопасности? То есть когда фильм будет снят?
- И широко показан населению Леха, Земли, обеих Итаек, планет малого круга, старых провинций...
- Вот как?
- Именно. И тогда взаимными гарантиями послужат: гениальность Рервика его картины неопровержимы и, конечно, то обстоятельство, что я всегда буду знать, где вы - Рервик и Лааксо - находитесь, а вы никогда не узнаете, где нахожусь я.
