И нам это удалось.

Каждую ночь моя любимая жена приходит ко мне, она смеется, а в длинных черных волосах вплетены ленты. А затем ее заживо съедает плесень, проникшая в тело сквозь крошечный порез на пальце.

Остались только ее глаза, плоть сошла с костей, сожранная тем, что я обязана была разглядеть, обязана остановить и навечно запереть в искусственной матке. Рейчел стала первой задокументированной жертвой черной хлебной плесени – нашего величайшего научного достижения. Плесени, способной выжить при любых условиях. Плесени, способной поглотить все живое. Ей нравился вкус плоти, и она не собиралась дожидаться, пока ее жертвы испустят дух.

Мы создали первого грибкового сверххищника, и пусть наше открытие достойно занесения в анналы, мне нечем гордиться. С тех пор как я обнаружила на кухне корзинку с заплесневелыми фруктами, я добавила в список поступков, которых стыжусь, немало пунктов – не только побег из больницы, где чудовище, которому я, пусть и невольно, позволила появиться на свет, обгладывало плоть Рейчел. Я знаю, Рейчел поступила бы так же.

Главное – безопасность Никки, остальное не важно.

Целые окна универмага покрывал тонкий слой пыли и въевшейся грязи. Я вытащила из кармана один из последних баллончиков со сжатым воздухом и очистила фрагмент стекла. Пока я разглядывала сумрак внутри магазина, Никки тесно прижималась ко мне. Ее глаза отслеживали малейшее движение снаружи, все, что могло выдать присутствие чужих.

Полки у двери были пусты, но никаких расплывающихся темных пятен я не заметила. Тем не менее, входя внутрь, мы рисковали. Мы понятия не имели, живы ли его хозяева и почему магазин остался неразграбленным.

Мой желудок свернулся в клубок, словно косточка от персика, тугой и взывающий о пище. Хуже всего, что наши запасы бутилированной воды подходили к концу, а кранам мы не доверяли. Нельзя доверять ничему влажному. Хотим мы или нет, нам придется войти.

Я толкнула дверь. Привычки цивилизованного человека умирают неохотно – порой дольше, чем сама цивилизация, для заката которой хватило одного лета, пока бесчинствовала плесень. Мысль о том, что я отчасти ответственна за гибель мира, каким мы его знали, кажется мне невыносимо самонадеянной. Насколько мне известно, дальше обоих Америк плесень не распространилась, а возможно, не вышла за пределы Мексики с ее пустынями и обширными голыми пространствами, где ей нечем питаться. Однако если плесень достигла тропических лесов, ей обеспечена вечная жизнь. Эти континенты навсегда потеряны для людей и млекопитающих.

Разумеется, это все мои домыслы. Газеты давно не выходят, телевизионные станции не вещают, даже местные провайдеры канули в Лету, успешно похоронив Интернет. Возможно, серость поглотила весь мир, что, впрочем, сейчас не имело для меня никакого значения.

Я подергала дверь – глухо клацнул засов. Мародеры не стали дожидаться, пока владельцы запрут лавки. То, что хозяева удосужились запереться, означало, что внутри есть чем поживиться. Если бы они отошли в мир иной, то оставили бы дверь открытой. Бесплатные «марсы» и «сникерсы» для всех желающих в честь конца света!

– Пригни голову, – скомандовала я, вынимая из сумки ломик. Никки обхватила голову руками, а я размахнулась и ударила по стеклу. Большинство осколков упало внутрь, а те немногие, что упали снаружи, не задели ни меня, ни дочь.

Внутри пахло лежалыми чипсами, дешевой подливкой и запустением. И никаких видимых следов заражения: ни на плитке, ни на полках.

Мы досчитали до сотни, ожидая воя сирены или чего похуже – что кто-то призрачный выползет из темного угла. Наконец я осмелилась просунуть руку внутрь и отпереть засов.

Никки вошла первой. Даже живя в постоянном страхе, она была гораздо храбрее меня, готовая рисковать, не прислушиваясь к голосу разума, а лишь к голосам тех мрачных запущенных мест, которые мы создавали. Задержавшись, чтобы выставить время, я последовала следом за ней, сердце колотилось о ребра, перед мысленным взором проплывали картины одна страшнее другой.

– Мам!

Крик Никки заставил меня подскочить на месте, и на миг мне показалось, что зияющая бездна за грудиной готова засосать меня целиком. Это случилось, я ее потеряла! Но в голосе Никки слышалась нескрываемая радость:

– Тут вода в бутылках! И сок! Настоящий сок!

– Слишком много сахара, – машинально выговорила я. – Жидкость плюс сахар – идеальная питательная среда. Поищи диетическую колу, если хочется сладкого.

Никки стрельнула в меня глазами, в темноте выражения было не разглядеть, но губы скривила досадливая гримаска. Сейчас она наслаждалась бы летними каникулами, вместо того чтобы бродить по разрушающемуся городу, пока одна из ее матерей сражается с собственными демонами, а другую медленно переваривают прожорливые гифы плесени.

Прости меня, Никки. Я мысленно просила у дочери прощения, не в первый и далеко не в последний раз. Из нас троих я была наименее подготовлена к жизни в новом мире. Я слишком хорошо видела его опасности, чтобы встречать их с открытым забралом, но у Никки была только я. Несправедливо.

Что поделать, жизнь несправедлива.

Никто не мешал нам разграблять магазин. С тех пор как горожане исчезли с улиц, а солдаты покинули свои посты, позволив плесени доедать деревянные подпорки наскоро сколоченных баррикад, мы научили красть быстро и обдуманно. Мы в четыре руки сметали товары с полок в пластиковые пакеты, не больше десяти упаковок одного вида, словно прожили в супермаркете жизнь, завязывая пакеты и складывая их в мешки, без разговоров, без промедления. Мы знали, что никогда сюда не вернемся. Даже если по нашим следам не придут другие грабители, мы сломали печать, хранившую магазин в относительной изоляции. Плесени ждать недолго. И ничто ее не остановит.

Часы издали сигнал – пятнадцать минут, как мы внутри. Я смахнула в пакет последнюю дюжину упаковок «Тайленола» по две таблетки в блистере – все лучше, чем ничего, гораздо лучше, чем ничего, – прежде чем махнуть Никки.

– Выходим, – сказала я.

– Тут еще остались чипсы, – заныла Никки. – Трудно подождать пять минут?

– Здесь слишком опасно.

Мы находились в закрытом пространстве без доступа солнечных лучей, которые поджарили бы случайно залетевшие споры на наших костюмах. Сейчас мы защищены, но рано или поздно снова станем уязвимы. Нужно уходить.

Даже в темноте я видела разочарование в глазах Никки. Она смела с полки еще несколько упаковок чипсов и с недовольным видом потащилась ко мне через весь магазин.

– Я готова, – протянула Никки недовольно.

Ничего, никто не умер, а ее капризы я переживу. Я улыбнулась Никки, надеясь, что она различит выражение моего лица под маской. Пора домой.

Первое правило выживания: влажность – враг.

Всех мест, где споры могут пустить корни, следует избегать. Я не принимала душ несколько недель, обходясь дезинфицирующим средством и сухой чисткой. Конечно, этого мало, но от меня не воняло, и я оставалась сухой. В наше время лучше быть сухой, чем влажной.

Второе правило выживания: спасение – в свете.

Особенно в ультрафиолетовом излучении, которое содержится в солнечных лучах или некоторых видах ламп. Свет убивает плесень и, что гораздо важнее, ее споры. И чем скорее вы запасетесь бензином, аккумуляторами и солнечными панелями, тем лучше.

Мы с Никки бежали прямо по дороге, всматриваясь в окна домов. В окрестностях еще обитали несколько человек, но с каждым днем их становилось меньше, а последние трое, которых мы встретили, еле передвигали ноги и были сплошь в пятнах плесени. Они не береглись или не знали, как уберечься от заразы, и конец у всех был один. Кажется, их это не особенно волновало. Если на человеке заводилась плесень, дни его были сочтены.

Первой плесень забрала мою Рейчел, поглотив ее в тишине опечатанной больничной палаты. Она умерла в окружении мужчин и женщин, которые делали все от них зависящее, чтобы спасти ее, но тщетно. Задолго до того, как газеты перестали выходить, а дикторы исчезли из эфира, за ней последовали сотни, но умирали они не в таких роскошных условиях. Карантины, истребительные отряды, охранявшие так называемые «чистые зоны». Бессмысленная затея. Нельзя защититься от спор карантином. Нельзя уберечься от того, что питается органической материей, никак не проявляя себя, пока не пустит корни. Того, что переносится по воздуху.