— Дай мне пакетик, Блэр.

— Ага, вот ты как заговорил!

— Я их в этот блядский снег высыплю.

— Отъебись, это просто ароматизатор «черешня».

— Попомни мои слова: если я увижу, что у тебя рука к глотке тянется, я тебе на хуй яйца оторву. И при первой же возможности я отберу у тебя пакетики. Это зашло слишком далеко.

Людмила уверенно обходила все глубокие места, находила дорожку, когда казалось, что ее и в помине нет, и вела пару стонущих, иногда ругающихся англичан через безлунную ночь. Снег время от времени слепил глаза, и вскоре мужчины потеряли ощущение времени и пространства. Эффект от порошка совсем выветрился, и, странным образом, в темноте этого чужого места даже сама идея этих коктейлей казалась им абсурдной. Коктейль принадлежал миру внутренних концепций и самоопределения. Колючий снег Иблильска напрочь убирал любые концепции.

Блэр перестал чувствовать руки и ноги. Впервые в жизни у него был только один выбор — продолжать идти; они были лицом к лицу со смертью, и можно было только идти дальше. Сил им придавала Людмила. Когда они совсем замерзли, когда мороз вычистил все их чувства, оголил умы, оставив только самые насущные мысли, их внимание сосредоточилось на маяке, которым стала Людмила, шагающая бесстрашно вперед.

С какого-то момента Хизы уже не ругались. Они едва разговаривали. Братья представить себе не могли, что их ждало в конце путешествия — разумеется, бедность, может быть, нищета и опасность. Они шли, пошатываясь, словно утята, следом за Людмилой. Это было уже не их путешествие. Они стали частью путешествия Людмилы. Братья превратились в одну сплошную нервную систему, без воображения или желаний. И они обнаружили, что у Людмилы все было завязано на настоящем моменте, в то время как они без подсознательных концепций, без чая, без таблеток, без предпочтений в еде, без музыки и новостей были ничем.

— Мы уже близко? — наконец спросил Блэр.

— Нууу. Может быть, еще восемь километров.

Неподалеку ударил снаряд.

22

Впереди забрезжил свет. Блэр тихонько заплакал, увидев его. Он показался и исчез, снова показался, яркая пригоршня светлячков. Блэр остановился, пытаясь определить, сколько до него пути. Он видел, что свет был еще очень далеко, за кустами на переднем плане. Это была всего лишь крошечная точка в отдалении, она манила, словно солнце, сияя в застланные замерзшими слезами глаза.

Он почти привык к выстрелам и взрывам.

Зайка уже давно не говорил ни слова. Звук его шагов по снегу был единственным признаком того, что он еще не помер. На нем было три халата, у Блэра — ни одного, хотя он поддел под пиджак джемпер. Людмила несколько раз останавливалась подождать их и один раз потрясла Зайкину руку, ведя его за собой, когда он впал в летаргию. Когда Зайка последний раз смотрел на нее, она бесстрашно вышагивала вперед, через ее шарф поднимался ровный пар. Блэр не смотрел на нее больше. Она определенно была вожаком в их группе.

Они не знали, что она шагала, думая о Мише.

Через несколько сотен ярдов свет превратился из одинокого огонька в ряд фонарей Иблильска. Но как только ребята увидели их и почувствовали прилив сил, Людмила резко повернулась и повела их за холм, пока огни не скрылись из вида.

— Милли! — позвал Блэр. — Людмила!

Она не ответила. Он больше ничего не сказал и, время от времени постанывая, поплелся за ней по крутым снежным дюнам. Подготовившись к самому плохому, решив, что это была самая подлая проверка свыше, англичане увидели, что Людмила замедлила шаг, и подняли головы. Они увидели очертания лачуги, которая стояла в каких-то тридцати ярдах вверх по холму. Людмила подняла руку, братья остановились. Осторожно продвигаясь, она подошла к стене и прислушалась. Через замерзшее окно и щель под дверью пробивался свет. Она подошла к двери и присела на корточки. Казалось, все тихо. Не глядя на мужчин, она потянула дверь на себя.

— Это Григорий, — послышался изнутри голос Любови.

Людмила вошла внутрь.

Хизы последовали за ней.

— Остановитесь и назовите себя! — вдруг проснулся сидящий на стуле Абакумов.

Мужчины не обратили на него внимания и припали к печке.

— Милочка! — воскликнула Ирина, покрывая лицо дочери поцелуями.

Ольга начала причитать, воздев руки к небесам. Это были счастливые вопли, а не горестные, как обычно. В суете приветствий, воплей и закатываний глаз никто из хозяев не обращал внимания на двух чужаков.

Абакумов стоял, недоуменно глядя на них. Его глаза бегали с одного черного костюма на другой, не упустив из виду халаты, нацепленные один поверх другого, и спутанные волосы. Стоящая в темноте Любовь тоже смотрела, ничего не понимая. Они наблюдали, как мужчины рухнули на пол, пытаясь усесться поудобнее, и прижались к печи, положив головы на сумки.

— Итак, блудная дочь. — Абакумов медленно подошел к группке женщин. — Разумеется, она прошла огромное расстояние, чтобы привести святых людей в вашу лачугу. Но я не вижу, чтобы это сильно улучшало вашу ситуацию.

— Кто это? — спросила Людмила на ибли.

— Государственный инспектор, — ответила Ирина.

Людмила оглядела мужчину с ног до головы, перешагнула через Блэра, чтобы повесить пальто за дверь, как будто ничего особенного и не происходило.

— Да, — продолжил Абакумов по-русски, — я государственный инспектор. Прежде чем я обрисую тебе ситуацию — предполагая, что ты ни в коей мере не знаешь, что тут происходит, — я должен выяснить хоть что-нибудь о священниках, что пришли с тобой. Откуда они и почему они такие странные?

Людмила посмотрела вниз. Англичане лежали, как куча жеваного белья, у ее ног.

— Идет война, на случай, если вы не слышали. Их пальто и шляпы были изъяты на пропускном пункте — нужно еще спасибо сказать, что они оттуда живыми ушли.

— Понятно. — Абакумов погладил подбородок, продолжая изучать мужчин. — Я спрашиваю себя — кто осмелится раздеть священника?

— Ха, то есть вы спрашиваете о солдатах-гнезварах. Полагаю, они не в вашей компетенции. Или вы думаете, что это какие-то мифические персонажи?

Ольга хмыкнула, гордо сияя оттого, что ее ехидство в полной мере досталось внучке.

Такое ободрение подстегнуло Людмилу.

— Может быть, нужно было предложить ему мой шарф и трусы вместо одежды священника, ведь…

— Достаточно! — рявкнул Абакумов. — Я вижу, что ты — такой же тяжелый случай, как и вся твоя семья, чье невежество уже достало меня дальше некуда.

— Не могу посочувствовать, если вы разбудили моих старух посреди ночи. — Людмила стояла над англичанами, излучая энергию такой волной, что глаза у нее горели, как у кошки. — Наверное, у вас просто непомерные запросы. Неудивительно, что наши гости прячут свои лица на полу, видя такую дикость. Инспектор, который шарит в доме, полном беззащитных женщин!

— Молчать! — Лицо Абакумова раскраснелось. — Я занимаюсь выселением твоих так называемых старух и маленькой девочки за преступления против природы и одновременно против государства. Если только ты не хочешь назвать причину, по которой я не должен этого делать, то отойди в сторону и примирись с мыслью, что ты отправишься с ними.

Людмила подумала минутку, прищурив глаза.

— Тогда продолжай, пока эти мужчины не смотрят на тебя. Давай быстрее. Потому что, если они увидят, что здесь творится, они тут же приведут других людей, и в этом случае последствия будут просто охуенными.

— И с какой это стати, а? У меня такое ощущение, что ты мне лапшу на уши вешаешь.

— Ха! Да тебя даже такое украшение не спасет.

С этими словами Людмила занялась сумкой у Зайки под головой, пока Ольга радостно покачивалась и шипела на своем стуле. Когда Зайка пошевелился, Людмила присела на колени рядом с ним. Она полезла во внутренний карман его пальто и через минуту вытащила его британский паспорт.

У Абакумова загорелись глаза. Он посмотрел вниз и задумчиво пожевал губу.