Выстрел был меткий. Наверное, половина русского экипажа была контужена и оглушена. Еще один снаряд! Давай, не медли, геноссе!

Помощник в звании лейтенанта, наверное, сам сидел за прицелом. Он хорошо стрелял и в одном из боев подбил три танка, в том числе знаменитую «тридцатьчетверку». Но с «Климом Ворошиловым» справиться было куда труднее.

Офицер очень хотел показать себя перед своим начальником и подчиненными, если рискнул выйти на дистанцию двести метров. Замаскированный среди деревьев легкий танк БТ-7, хотя и не выделялся особыми показателями, но имел неплохую пушку – «сорокапятку» с точным и сильным боем.

Опасность заметил механик-водитель.

– Господин лейтенант, левее прячется легкий русский танк. Кажется, он целится в нас.

БТ-7 увидели и остальные танкисты. Конечно, это мелочовка по сравнению с тяжелым Т-4, но лейтенант подошел к нему слишком близко и, прорываясь во фланг «Климу Ворошилову», недооценил опасность.

Сержант-наводчик легкого БТ не упустил момент. Небольшое расстояние и опыт помогли ему всадить бронебойную болванку в смотровую щель «панцера», которую механик не успел закрыть до конца. Масса раскаленного остроносого снаряда составляла всего полтора килограмма, но добротная уральская сталь прошила броню и сорвала шлем с головы механика вместе с половиной черепа.

Заслуженный унтер-офицер давил гусеницами своей тяжелой машины наших бойцов на рассвете 22 июня, когда о начавшейся войне никто не знал. Он прошел за полтора месяца долгий путь по дорогам России, огромной стране без конца и края. Но конец, кажется, наступил.

Из развороченной головы вытекала кровь, перебило ногу наводчику. Трехсотсильный двигатель «Майбах» взревел и заглох. Оглушенный ударом о броню, командир танка полз к люку. БТ выстрелил еще, разорвал гусеницу, а лейтенант Ерофеев пробил снарядом башню Т-4.

В дымившейся машине в живых остался лишь стрелок-радист. Новичок, занявший свое место неделю назад, он впервые участвовал в таком ожесточенном бою.

Выбираясь из танка, ефрейтор невольно наступил на тело наводчика, который вскрикнул от боли в раздробленной ноге. В метре от него сидел в своем кресле механик-водитель – у него уцелела лишь нижняя часть лица.

В башне гулко лопнули от жара две орудийные гильзы, выбросив языки пламени. Радиста спасло лишь то, что заряды были бронебойные. Фугасные разнесли бы все внутри. Однако горевший порох заполнил башню удушливой гарью, вспыхивал разный хлам, сиденья. Ефрейтор вдохнул раскаленный воздух, отравленный ядовитым дымом, и едва не потерял сознание. Быстрее наружу!

Совсем недавно их танк катил к победе. Радист выпустил ленту по разбегающимся русским пехотинцам. Это напоминало игру в оловянных солдатиков. Очереди прошивали гимнастерки, шинельные скатки, русские падали один за другим.

Один обернулся и поднял руки. Запоздало отбросил винтовку, и ефрейтор увидел широко раскрытый рот, кричащий о пощаде. Поздно! Сдаваться надо было раньше. Пули подломили тело красноармейца, а одна из гусениц с хрустом переломила ноги.

Сейчас все изменилось. Ефрейтор скатился по броне и пополз к обочине. Вспыхнул двигатель Т-4, из бака огненным клубком выбивало бензин. И этот клубок надвигался на радиста. Последним усилием он оттолкнулся от щебенки и закричал, как тот пехотинец. В следующие секунды огонь поглотил крик и покатился дальше.

Атака немецкой штурмовой группы прекратилась. Были разбиты и горели самые сильные машины, нацеленные на прорыв: два «панцера» Т-4 и самоходная установка с усиленной броней. Остальные машины отползали под прикрытие холма и деревьев возле дороги, продолжая вести огонь.

У русских тоже имелись потери. Горел легкий БТ-7. Второй танк с пробитой насквозь перекошенной башней рывками пытался сменить позицию. Чешский танк Т-38, который широко использовался в «панцерваффе», догнал его восьмисотграммовым бронебойным снарядом.

Легкая машина, получив попадание в моторную часть, загорелась. Двое танкистов успели выскочить. Получил повреждение еще один БТ-7, экипаж спешно скреплял разорванную гусеницу.

Но вышедшие из строя три легких танка хоть и ослабили роту прикрытия, но не играли решающую роль. Продолжали вести огонь два тяжелых, надежно бронированных «Клима Ворошилова» с их мощными трехдюймовыми орудиями.

В течение сравнительно короткого боя им крепко досталось. КВ-1 отбили атаку, но это было не какое-то чудо-оружие, а танки, которые имели свои уязвимые места, и уже получившие по несколько попаданий.

Свежепокрашенные машины были иссечены осколками, виднелись глубокие вмятины от прямых попаданий. В экипаже капитана Серова получили контузии наводчик и стрелок-радист. Экипаж лейтенанта Ерофеева тоже крепко приложило ударами 75-миллиметровых снарядов.

Усиленный стрелковый взвод, поделенный на две части (одна часть осталась поддерживать поврежденный КВ лейтенанта Мельника), тоже понес потери, хотя взводный, младший лейтенант Трифонов вел бой умело, выкопав добротные окопы, пулеметные гнезда и ходы сообщения. Матвей Трифонов, призванный из запаса, захватил в свое время краешком Гражданскую войну, воевал в Туркестане и опыт имел.

К нему подошли трое легкораненых и попросили отпустить их в тыл.

– Заваруха начнется, не выберемся мы отсюда, – объяснял один из них с забинтованной шеей.

– Тебе царапина на шее целиться мешает? – раздраженно вмешался капитан Серов.

Пехоты в роте не хватало. Немецкие саперы пару раз подбирались к КВ вплотную и пытались их взорвать магнитными минами. На опасное расстояние подполз огнеметчик, но его вовремя заметил один из бойцов и снял выстрелом из винтовки.

Чтобы немец не «ожил», в его сторону бросили несколько гранат. Баллон с горючей жидкостью взорвался и горел, выжигая траву вокруг клубящимся пламенем.

– Отпустишь поцарапанных, с кем воевать будешь? – закуривая папиросу, сказал Серов.

В роте сгорели два легких танка, третий был поврежден. Неизвестно где находился еще один «Клим Ворошилов» с поврежденной коробкой передач.

– Эти двое ребят пусть на место возвращаются, а хромой потихоньку в тыл ковыляет.

– Спасибо, товарищ капитан, – козырнул боец и торопливо зашагал, прихрамывая на раненую ногу.

– Спасибо! – сплюнул капитан. – Вот так все и разбежимся. Кто страну защищать будет?

Боец с перевязанной шеей, вполголоса матерясь, отправился на свое место.

– Стой! – окликнул его младший лейтенант Трифонов. – Захвати, вон, патроны и гранат с пяток.

– Лучше б пожрать вовремя привезли, – набивая противогазную сумку обоймами, буркнул красноармеец.

Третий из легкораненых, молодой боец с перевязанной головой, молча набирал патроны. Ему было стыдно, что его принимают за труса.

– Как голова, Костя? Сильно болит? – спросил его Трифонов.

– Не так, чтобы очень. Гудет маненько, а час назад все в глазах кружилось.

– Воевать-то сможешь?

– Смогу. Я гранату на сорок шагов кидаю.

– Вояка! – оценил плевком его старательность боец с перевязанной шеей.

Взводный смолчал. Война, которая больше напоминала сплошное отступление, навевала невеселые мысли. Середина августа, а немцы уже Белоруссию, пол-Украины взяли, к Киеву, Брянску подходят.

Экипаж лейтенанта Федора Ерофеева сидел возле своей машины и обедал. Точнее перекусывал. Ротную полевую кухню накануне разбило бомбой. Погибли повар с помощником, которым язвительно предрекали, что войну они уж точно переживут, да еще растолстеют.

Однако в полутора километрах от передовой в кухню угодила бомба-«полусотка», сброшенная стремительно промчавшимся «Мессершмиттом-109». Убило, смяло о землю повара и помощника, исковеркало котел.

– Вот и загадывай на войне, – рассуждал много чего повидавший механик-водитель Захар Басов, самый старший по возрасту в экипаже, – где лучше, а где хуже. У нас командир эскадрона лихой мужик был. Когда Крым взяли, смеялись над белогвардейскими пароходами – удирают буржуи, кончилась война. Всю ночь марочный портвейн пили, праздновали. А рано утром хватились мы нашего «комэска», а он в кустах задушенный лежит.