Где-то капала вода, откуда-то доносился легкий перестук, наводивший на мысль о деревянных молоточках. Вне этого царили тишина и мертвенность.

Драккайнен скользнул внутрь, словно кот, осторожно ступая по дорожке, сложенной из мокрых трухлявых досок.

Затрещало снова – лишь теперь он их заметил. Они висели на стропилах дома, на ветках дерева, растущего в центре двора, на заостренных столбах частокола. Ветровые трещотки: колыхаемые ветром небольшие конструкции, сплетенные из тонких ремешков и травы.

И костей.

Трубчатые кости, ребра, черепа небольших зверьков. Они висели на ремешках, украшенные пучками перьев, колеблемые дыханием ветра, и сталкивались, издавая тихий навязчивый звук, который он слышал уже некоторое время. Постукивание в разной тональности, складывающееся в случайные мотивчики. Звук, милый слуху, если бы не его жутковатый источник.

Он скользнул в избу. Пахло старым деревом, давно выветрившимися реактивами и плесенью. Длинное внутреннее помещение делилось на несколько комнаток. Он расширил зрачки, увеличивая восприятие света, благодаря чему различил – как в сером сумраке – подробности. Если бы не цифрал, в доме было бы темно словно в колодце. Деревянные скамьи под стенами, длинный, сбитый из бревен стол посередине. Очаг.

И за этим столом, над металлической кружкой кто-то сидел. Неподвижно, как памятник, склонившись вперед и упершись локтями в столешницу, словно в раздумьях над чашкой чая. Кожа его казалась гладкой и неестественно серой, чуть лоснящейся в свете звезд, проходящем сквозь дырявую крышу.

Не издав ни звука, Драккайнен обошел стол и присмотрелся к сидящему с другой стороны: ободранный от мяса череп, ряд ощеренных зубов, лесенка ребер, кости второй руки. Труп.

А скорее – полутруп-полустатуя. Выглядел так, словно кто-то окунул его правой стороной в подобие бетона, а потом усадил за стол. Вуко протянул руку и слегка коснулся его предплечья. Оно было холодным и твердым. Монолитно серым, с примесью мелких кристалликов. Гранит.

Отполированная и тщательно вырезанная статуя правой стороны мужского тела. Левая разложилась, остался только скелет с высохшими лоскутьями кожи и мышц, кусочками скальпа с длинными светлыми волосами, все еще держащимися на черепе.

Он присел и внимательно осмотрел место, где заканчивался камень и начиналось тело. Там, где были видны кости, они постепенно переходили в камень, будто сплавленные с ним. Это и правда статуя? Кто сотворил подобное? Каким образом? И – зачем?

На столешнице перед мужчиной он заметил следы крови. Коричневые, темные кляксы, давно впитавшиеся в дерево. Он потер их, приблизил палец к носу и принюхался. Затем, превозмогая отвращение, вырвал волосок из скальпа мертвеца и тоже провел им под носом. Халлеринг. Доктор Йоханн Халлеринг из университета в Мюнхене.

Наполовину превращенный в статую.

Прими, Господи, его душу.

Он обыскал лабораторию в надежде найти какие-нибудь заметки, но внутри здания царил разгром. Его центр пострадал сильнее всего. Выглядело так, словно здесь что-то взорвалось и проломило крышу, после чего рухнули опорные столбы. Он нашел кое-какие вещи, ящики с остатками армейских рационов в пакетах, истлевшие клочья одежды. Женскую губную помаду, растоптанное зеркальце.

Они не могли пользоваться здесь компьютерами – никаких дисков и диктофонов. Приходилось все записывать на бумаге. Значит, где-то должны остаться протоколы исследований, заметки, записки. Но ничего подобного он найти не смог.

Что же здесь произошло? Нападение аборигенов?

Помещения станции выглядели специально разрушенными, но не ограбленными. Драккайнена научили мыслить категориями Людей Побережья – по крайней мере, настолько, насколько возможно. Он знал наверняка: будь он на их месте, не оставил бы, например, прекрасную стальную секиру лежать на земле. Забрал бы ее, столовые приборы, канистры, зеркало из примитивной ванной комнаты и множество других вещей. Хотя бы дамскую косметичку, в которой поблескивала горсть бижутерии. Вынес бы все, что смог, и только потом рассортировал бы, выбрасывая ненужное.

В лаборатории, кроме прочего, стоял длинный крепкий стол, освещаемый полевыми лампами на жидком топливе. На нем – коллекция разнообразнейших местных предметов.

Они были рассортированы. Отдельно пуговицы, пряжки, крючки – все, что использовалось как украшения и застежки в одежде. Отдельно украшения, мужские и женские. Ожерелья, амулеты, фибулы, кольца. Камни, серебро, немного золота. Шкатулка, полная монет. Вперемешку серебряные секанцы, грубые кроны Побережья, чеканная императорская монета из Амитрая, квадратные кебирийские тигрики. Много. Для любого местного – изрядная добыча.

Единственными записями, на которые он наткнулся, была стопка рисунков на технической кальке, изображавших орнаменты и украшения одежд. Кроме этого – ничего. Никаких заметок, протоколов. Ничего.

Когда-то здесь кто-то сидел. На складном стуле, под теплым светом спиртовки, сортируя образцы предметов. Пил что-то из металлической кружки, купленной некогда в спортивном магазине, – теперь она стала матовой и изнутри поросла заскорузлой темной массой, которая уже не была даже плесенью.

Он что-то услышал… Вдруг именно то, что произошло с Халлерингом? Может, все случившееся сопровождал такой же шум? Резко поднялся, опрокинув стульчик. Тот сложился и упал.

Части станции, которые не были разрушены, выглядели покинутыми, словно корабль, дрейфующий по Бермудскому треугольнику. Сбитая постель на гамаке, устроенном из ошкуренных жердей и матраса, сплетенного из натянутой между балками бечевки. Он обнюхал спальный мешок, закрыв глаза и глубоко вдыхая воздух.

Плесень… пыль… опилки, частички гниющих балок и где-то глубоко, едва ощутимые, частички ДНК. Несколько клеток эпидермиса. Слюна. Остатки семени. Лезерхазе. Нигель Лезерхазе.

Он тщательно обошел все жилые помещения, обнюхивая истлевшие остатки одежды, старомодные бритвенные лезвия, пришедшие в негодность вещи. Нашел следы всех восьмерых.

Но только следы.

Снаружи снова раздался гулкий звук, будто что-то прокатилось по деревянным балкам.

Он взялся за торчащую над плечом рукоять меча и осторожно выскользнул из дома, прижимаясь спиной к бревенчатой стене. По сравнению с полумраком дома ночь снаружи казалась ясной. Благодаря усилителям света он видел все почти как в серый, хмурый рассветный час, но там, куда свет звезд и рассеянное атмосферное сияние не попадали, лежали пятна глубокой темноты.

Драккайнен сконцентрировался, аккуратно ставя ноги в мягких сапогах и удерживая низкую боевую стойку. Одна ладонь – на рукояти, вторая вытянута вперед на уровне точки чудан. Рядом с колодцем, на тропке, выложенной деревянными слегами, перекатывалась пластиковая желтая емкость. Группа не была обязана настолько же жестко, как он, заботиться о врастании в местные условия. Попивали земное пиво из банок, разогревали себе ростбиф с овощами, черпали воду полиэтиленовым ведром.

Что-то мелькнуло на границе тени. Слишком быстро для человеческого существа. Словно низколетящая птица.

Решил, что оно – чем бы ни было – уже знает о его присутствии. Все эти останки вокруг холма оставили недавно. Некоторые трупы совсем свежие. А последним следам ученых уже пара лет.

Медленно, осторожно он обошел избу, но ничто не шелохнулось.

Позади дома, куда он еще не заходил, наткнулся на статую. На этот раз настоящую. Из полированного камня, видимо базальта. Несомненно, местной – и умелой – работы. В виде слегка стилизованной фигуры танцующей беременной женщины с ощеренными треугольными зубами – как у акулы. Из одной руки ее торчал предмет, напоминавший серп, всаженный в проверченную дырку так, чтобы его можно было легко извлечь. Во второй руке женщина держала каменную миску. Статуя имела метра полтора в высоту. Ее наверняка приволокли в исследовательских целях, хотя она и была дьявольски тяжела. Но под ее приподнятой в танце ногой возвышалась горка черепов. Птичьих, звериных, разной величины и формы.