Особой любовью Вархара пользовался подаренный Сласей набор ключей и замков. Я пожаловалась, что в квартиру вламываются все, кому не лень, и на следующий же день сердобольная мрагулка нашла решение.

Ключами, размером с две ладони, Вархар резал хлеб и мясо. Острые, как у пилы, зазубрины работали лучше настоящих ножей. Замками скандр колол орехи.

Вархар опустил если не ниже плинтуса, то до плинтуса уж точно еще один подарок мрагулки – огромную пластиковую то ли вазу, то ли амфору. Я легко уместилась бы в ней целиком и прожила бы там несколько дней, если бы… не ослепла от сияния. Вазу покрывал густой слой разноцветных блесток. И, что самое поразительное, покрывал не только снаружи, но и внутри.

Я начала подозревать, что подруга слишком много общается со своим новым парнем – леплером. И воистину неуемная страсть его расы ко всему блестящему перекинулась на Сласю. Заведись на Перекрестье пяти миров хоть одна сорока, ходить бы леплерам на занятия в одном исподнем, а в Академии появилось бы отчаянно счастливое пернатое.

Я припрятала вазу за шкаф, подальше от вархаровских зорких глаз и длинных рук. Но когда вернулась, скандр уже преспокойненько плевал туда вишневыми косточками. А потом сгреб в нее со стола объедки. Сказать по правде, ваза была намного вместительней, чем все мои мусорные ведра, вместе взятые. Но что-то подсказывало – Слася прочила ей менее бесславную и более чистую участь.

И сегодня ваза наконец-то получила шанс отомстить скандру за поругание.

Пока я искала по всей комнате тяжелые предметы, которые к тому же не жалко разбить о голову Вархара, Езенграс скомандовал:

– Слышь, ты! Недожаренный крипсами проректор! Чтобы через час был у меня вместе хм… со своей хм… Ольгой.

– Слышь, ты! Завистливый до чужого счастья ректор! – парировал Вархар. – Пока Оля не займется со мной любовью, никуда не пойду. Ты сам не захочешь, чтобы я разгуливал по коридорам в таком виде. Утро, Езенграс. Утро. Если ты еще не забыл, как оно действует на здоровый мужской организм.

Хрюканье за окном усилилось так, что казалось – я в свинарнике. Езенграс загоготал во внутренний телефон, и сложилось впечатление, будто в свинарник проник еще и лев.

Не выдержав публичного обсуждения нашей интимной жизни, я схватила вазу и вместе с мусором водрузила ее на голову Вархара. Скандру, предсказуемо, и мысли не пришло, что я возмущаюсь. Скорее наоборот.

– Я приду, но попозже, – пообещал он Езенграсу. – Кажется, Ольга не против решить мою большую проблему. Ну, ты понимаешь. Маленькие у крипсов и сальфов.

Прихвастнув на весь вуз размером своей проблемы, Вархар снял передо мной вазу, как Д’Артаньян шляпу, и не глядя запустил ее в раковину. Раковина и ваза возмущенно звякнули – они явно не планировали встречаться этим ясным теплым утром. Звон битого стекла оповестил о том, что Сласин подарок уничтожил несколько чашек, висевших прямо над мойкой. Толстенные осколки пулями вылетели в окно и лихо подрезали длинные ветви тонкого дерева во дворе корпуса. Даже чашки в Академии легко превращались в оружие массового поражения. Что уж говорить о сотрудниках и студентах.

Ветви негодующе затрещали, немного покачались на ветру и с хрустом сломались. Две самые длинные поздоровались через наше окно с прихватками – они висели невдалеке от ставен, на гвоздике. Теперь рукавицы, куда даже Вархар засунул бы ногу, покачивались на сучьях, негромко шелестя листвой.

Но нам еще мало досталось.

Из верхних окон посыпались многоэтажные ругательства. А следом посыпались и сами соседи. Сначала бегекот – так прозвал Вархар домашнего питомца верхней соседки из расы таллинов. Не всякий человек поднял бы зверушку на руки. Правда, большая часть ее веса приходилась на живот, поэтому бегекот камнем рухнул вниз. Следом полетела и его хозяйка, математичка Вейзалитта, в самых маленьких стрингах, что я видела, и топике на голое тело.

Ее серебристые волосы встали дыбом, на чернокором лице почти выкатились из орбит темно-шоколадные глаза. В одной руке соседки угрожающе раскачивалось ведро с грязной водой, в другой – флагом развевалась на швабре еще более грязная тряпка.

Уж не знаю, какой поворот судьбы привел Вейзалитту и кота к такому падению, но крепкая таллинка падала, задевая плечами и шваброй горшки с цветами, вывешенные за окнами. При каждой встрече с «обителью» несчастного растения она выкрикивала такое витиеватое ругательство, что в мое окно донеслось рычание соседа-истла:

– Да тише ты! Я записываю. Пригодится на экзамене. У меня вечно заканчиваются слова. Остаются только нечленораздельные звуки. А не восторгаться знаниями наших студентов невозможно. Сердце не выдержит. Начну прямо с оглашения результатов контрольных! Другими словами их ну никак не описать.

Вейзалитта аккуратно приземлилась на бегекота, и тот, вереща с перепугу, мигом взобрался на дерево со своей наездницей, наплевав на законы тяготения и лишний вес.

– Заметь! Я изобрел живой антигравитатор, – хохотнул за моей спиной Вархар, энергично вытряхивая ореховую скорлупу и чаинки из русой косы на головы нижних соседей. Они высунулись из окон, наблюдая за полетом математички и ее перекормленного питомца.

– А разве ведьмы летают не на метле? – захихикала девушка-истл, потряхивая золотисто-русой гривой.

Эти удивительные существа походили на помесь человека со львом. У всех мужчин-истлов, даже у подростков, неизменно росли пышные бакенбарды. У женщин их не было, зато грива кустилась вдоль позвоночника, почти до лопаток.

– Да ладно тебе! – почесал обильно удобренный скорлупой и чаинками затылок студент-леплер. – Метла – это прошлый век! Швабра удобней и прутья в жо… в ноги не впиваются. Видишь, как она разоделась, тьфу… разделась для шабаша.

Композиция в кроне дерева отдаленно напоминала памятник булгаковской Наташе, служанке знаменитой Маргариты. Она – совершенно обнаженной – ездила на соседе-борове, Вейзалитта – в стрингах – восседала на бегекоте, размахивая шваброй как копьем. Топик покачивался на ее длинном крючковатом носу как на вешалке. Шокированная Вейзалитта озиралась широко распахнутыми глазами и поливала прохожих водой из ведра, нараспев скандируя:

– Летите! Летите! Вот вам моя пыльца фей.

Бегекот заунывно выл – то ли с горя, что оказался на дереве, то ли с радости, что наконец-то забрался куда-то выше пола. А может быть, и от страха. Ведь он, единственный из всех наблюдателей, точно знал, что швабра не летает.

Но страдальческие арии навеки заброшенного на дерево кота заглушали комментарии преподов и студентов, обильно политых «пыльцой фей». Рычали и даже показывали острые клыки истлы, скрежетали ругательства таллины, грозились кулачищами размером с иную голову скандры и мрагулы. Низкорослые крепыши леплеры басисто матерились, а сальфы жалобно вскрикивали.

Справа из окна донеслось мурлыканье истла:

– О! Это что-то новенькое! Дай мне еще один блокнотик. Завтра у меня зачет у группы скандров…

От созерцания утренней вакханалии меня оторвал Вархар.

Вытряхнув весь мусор из длинной косы на головы не в меру любопытных нижних соседей, скандр подхватил меня на руки и прижал к своему шикарному торсу. Глядя на него, бессмертные греческие боги умерли бы от зависти. Под аккомпанемент возмущенного стука сердца я набрала в грудь побольше воздуха, собираясь высказать Вархару все, что думаю. Но он предусмотрительно закрыл мне рот поцелуем.

Не помню, как очутилась на кровати. Но когда мой здравый смысл наконец-то решил подключиться к процессу, я уже лежала там, совершенно обнаженная. И здравому смыслу ничего не оставалось, как временно сдаться на милость победителей – Вархара и желания. Рассудок полностью капитулировал, когда скандр прижался и вдавил меня в матрас так, что тот заметно прогнулся и недовольно скрипнул. Но после счастливого рыка Вархара мгновенно затих. Думаю, на всякий случай.

Слова негодования выветрились из головы, и я забыла обо всем в объятиях Вархара.

Не знаю, как насчет его таланта заниматься любовью на потолке и на шкафу – у меня не хватило духу и хватило ума не бросаться в такие авантюры. Но в постели скандр был великолепен без вопросов.