Он колебался лишь какую-то долю секунды, когда в нем заговорило прошлое, потом сказал:

– Что ж, я… я тоже выпью рейнвейна с сельтерской.

Он понимал, что такой ответ – самый легкий и безопасный. Невинный характер этой смеси – рейнвейна с сельтерской – уже был подчеркнут Хеглендом и остальными. И все же Ретерер заказал себе именно рейнвейн, – это обстоятельство, как чувствовал Клайд, делало и его собственный выбор не столь заметным и смешным.

– Что делается! – в притворном отчаянии воскликнул Хегленд. – Он тоже хочет пить рейнвейн с сельтерской! Давайте что-нибудь предпримем, а то, видать, наша вечеринка кончится к полдесятому.

Дэвис Хигби, гораздо более резкий и шумный, чем можно было предполагать по его приятной внешности, повернулся к Ретереру:

– Чего ты спозаранку завел эту муру насчет рейнвейна с сельтерской. Том? Не хочешь повеселиться сегодня?

– Я же сказал почему, – ответил Ретерер. – И потом, когда мы в прошлый раз зашли в тот притончик, у меня было сорок долларов, а вышел я оттуда без единого цента. На этот раз я хочу знать, что со мной творится.

«Тот притончик», – подумал Клайд, слушая разговор. Значит, после ужина, когда все порядком выпьют и поедят, они отправятся в одно из тех мест, которые называются притонами, в такой дом. Тут не могло быть никаких сомнений. Он понимал, что это значит. Там будут женщины… дурные женщины… развратные женщины… Но как же он? Неужели он тоже…

Впервые в жизни Клайду представлялась возможность, которой он давно жаждал: узнать наконец великую, соблазнительную тайну, что так давно влекла его и сбивала с толку, манила, но и пугала. Хотя он много думал обо всем этом и о женщинах вообще, он никогда еще не был близок ни с одной. А теперь… теперь…

Он вдруг почувствовал, что его бросает то в жар, то в холод. Лицо и руки стали горячими и влажными, он ощущал, как пылают его щеки и лоб. Странные, быстрые, заманчивые и тревожные мысли проносились в его мозгу. Мороз пробегал по коже. Он невольно рисовал себе соблазнительные вакхические сцены – и тотчас пытался выбросить их из головы, но напрасно: они возвращались снова. И ему хотелось, чтобы они возвращались, – и не хотелось… И за всем этим скрывался испуг. Но неужели же он такой трус? Остальных все предстоящее ничуть не тревожило. Они были очень веселы. Они смеялись и подшучивали друг над другом, вспоминая кое-какие забавные истории, которые произошли с ними во время последнего кутежа.

Но что подумала бы его мать, если б узнала? Мать! Он не смел думать ни о ней, ни об отце и поспешил прогнать мысль о них.

– А помнишь, Кинселла, ту маленькую, рыженькую, в доме на Пасифик-стрит? – воскликнул Хигби. – Она еще упрашивала тебя бежать с ней в Чикаго?

– Конечно, помню, – усмехнулся Кинселла, наливая себе мартини: ему как раз подали вино. – Она даже хотела, чтобы я бросил отель. Обещала, что поможет мне взяться за какое-нибудь дело. Говорила, что мне вовсе не придется работать, если я останусь с ней.

– Да, тогда у тебя была бы только одна работа! – заметил Ретерер.

Официант поставил перед Клайдом бокал рейнвейна с сельтерской. Глубоко взволнованный, заинтересованный, восхищенный всем слышанным, Клайд поднял бокал, пригубил вино, нашел, что оно нежно и приятно, и залпом выпил. Он был так занят своими мыслями, что сам не заметил, как это получилось.

– Молодчина, – сказал Кинселла самым дружеским тоном. – Эта штука тебе понравится.

– Да, это совсем неплохо, – ответил Клайд.

А Хегленд, видя, как быстро идет дело, и понимая, что Клайд – совсем еще новичок в этой компании и нуждается в поддержке и одобрении, подозвал официанта:

– Послушай, Джерри! – И прибавил так, чтобы не слышал Клайд: – Того же самого, да побольше…

Ужин продолжался. Было уже около одиннадцати часов, когда они наконец исчерпали все интересные темы – рассказы о прежних приключениях, о прежней работе, о разных ловких и дерзких проделках. У Клайда было достаточно времени поразмыслить над всем этим, и теперь он склонен был думать, что сам он вовсе не такой уж желторотый, как кажется его приятелям. А если даже и так… Зато он хитрее большинства из них, умнее… Кто они такие и к чему стремятся? Хегленд, как стало ясно Клайду, тщеславен, глуповат, криклив, и его легко подкупить пустячной лестью. Хигби и Кинселла – незаурядные и славные юноши – чванились тем, чем Клайд не стал бы очень гордиться: Хигби хвастал, что понимает кое-что в автомобилях (его дядя имел какое-то отношение к этому делу), а Кинселла – умением играть в карты и даже в кости. А Ретерер и Шил – он еще раньше заметил это – были вполне довольны своей работой в отеле, готовы были заниматься ею и впредь и ни о чем другом не мечтали. А Клайд уже теперь не мог себе представить, чтобы должность рассыльного осталась пределом всех его желаний.

В то же время он с некоторой тревогой думал о той минуте, когда все отправятся туда, где он никогда еще не бывал, чтобы делать то, чем он никогда не предполагал заниматься в таких условиях. Не лучше ли ему извиниться, когда все выйдут из ресторана? Или, может быть, выйти вместе с ними, а там тихонько скользнуть за первый же угол и вернуться домой? Он слышал, что в таких вот местах можно схватить самую страшную болезнь и что люди умирают потом жалкой смертью от низменных пороков, которые там приобретают. Его мать произносила немало речей на эту тему, хотя вряд ли толком что-нибудь об этом знала. И, однако, вот перед ним довод, опровергающий все эти страхи: его новые товарищи, ничуть не обеспокоенные тем, что они собирались делать. Наоборот, для них это очень веселое и забавное приключение – только и всего.

И действительно, Ретерер, искренне привязавшийся к Клайду – больше за его манеру смотреть, спрашивать и слушать, а не за то, что Клайд делал или говорил, – то и дело подталкивал его локтем и, смеясь, спрашивал:

– Ну, как, Клайд? Сегодня посвящение? – и широко улыбался. Или, видя, что Клайд совсем притих и задумался, он говорил: – Не бойся, тебя не съедят, самое большее – укусят.

А Хегленд время от времени прерывал свои самовосхваления и, подхватывая намеки Ретерера, прибавлял:

– Нельзя всю жизнь таким оставаться. Так не бывает. Но в случае чего – мы за тебя постоим.

Клайд, нервничая, наконец оборвал с досадой:

– Да отстаньте вы! Хватит насмехаться! Для чего это вам нужно хвалиться, что вы знаете больше меня?

Ретерер подмигнул Хегленду, чтобы тот оставил Клайда в покое, а сам шепнул:

– Не сердись, старина, все в порядке. Мы просто пошутили малость, ты ж понимаешь!

И Клайд, которому очень нравился Ретерер, быстро смягчился и пожалел, что так глупо себя выдал.

Наконец около одиннадцати часов, когда уже вдоволь наговорились, наелись и напились, вся компания под предводительством Хегленда вышла из ресторана. Бесстыдные и темные намерения не заставили их призадуматься, не вызвали в них стремления к умственному и нравственному самоисследованию и самобичеванию, – напротив, они так весело смеялись и болтали, словно их ожидала просто милая забава. С изумлением и отвращением слушал Клайд, как они вспоминали свои прежние похождения. По-видимому, всех особенно забавлял случай в притоне под названием «Дом Беттины», где они однажды побывали. Их привел туда один бесшабашный малый по прозвищу Малыш Джонс, служащий из другого отеля. Этот Малыш и еще один паренек, по имени Бирмингэм, вместе с Хеглендом, который отчаянно напился, позволили себе такие выходки, что их чуть не арестовали. Клайд слушал и с трудом верил, что эти мальчики, внешне такие порядочные и опрятные, могли проделывать подобные вещи: выходки были так грубы и отвратительны, что Клайда даже немного затошнило.

– А помните, как девчонка со второго этажа окатила меня водой из кувшина, когда я выходил! – громко хохотал Хегленд.

– А тот толстяк во втором этаже! Как он подошел к двери посмотреть, помните? – смеялся Кинселла. – Он наверняка решил, что тут пожар или бунт!

– А ты с той маленькой толстушкой Пигги! Помнишь, Ретерер? – визжал Шил, захлебываясь от хохота и еле выговаривая слова.