- Ничего страшного, поможем. Я ведь не слепой и вижу, во что превратилась наша школа, убожество, да и только. Думаю, что ради наших детей правление выделит нужные средства. Мы ведь и раньше выделяли средства, и не малые, а что толку. Таким руководителям никаких денег не хватит. Такие как Мироныч все по ветру пустят, даже вспоминать его противно. А вот насчет этого, – председатель кивнул в сторону вальяжно развалившегося участкового, – оставили на наше усмотрение. Первый сказал, как мы решим, так с ним и поступят.

Участковый уставился на них удивленным взглядом. Он, страдая от похмелья, вообще не слышал, казалось, о чем они говорили. Теперь, когда дело коснулось непосредственно его самого, он с большим трудом разжал пересохший рот, и, выдохнув большую порцию перегара, произнес:

- На какое такое ваше усмотрение. Вы случайно ничего не перепутали, у меня свое начальство имеется, вот они за меня могут все решить, а вы не имеете права.

- Да нет, Григорий, – с грустью в голосе сказал Петр Ильич, – извини, по батюшке называть не буду, не заслужил. А насчет начальства, ты уж не обессудь, нет его больше у тебя. Теперь, выходит, мы твое начальство.

- Как это вы, и за какие такие коврижки вы стали моим руководством, позвольте вас спросить. И за какие такие грехи меня могут снять с работы, мне не понятно.

- Брось ты, Гришка, здесь ломать комедию. Ты думаешь, что я не знаю, чем ты в деревне занимаешься? Люди на тебя неоднократно жаловались, хамишь, не только молодым, но и старикам. Посмотри, на кого ты стал похож, ходишь по деревне вечно пьяный. Находишь у людей какие-то мелкие недостатки, угрожаешь, выманивая при этом самогонку. Все уже забыли, когда последний раз видели тебя трезвым. И вообще, ты, наверное, и сам забыл, когда последний раз занимался своими прямыми обязанностями. Да если я начну все перечислять, то целого дня не хватит. Ты себя последний раз, когда в зеркале видел? Приди домой и посмотрись. Ты ведь не на милиционера похож, а на бродягу с большой дороги. До чего же ты, Григорий, опустился, мало того, что вечно пьяный ты не следишь за собой, ходишь обросший небритый, форма помята, нестираная давно, да и сам забыл, когда в последний раз был в бане. От тебя уже не только люди, но и собаки скоро шарахаться будут, от тебя за версту несет перегаром и запахом немытого тела.

- А вот стыдить меня не надо, я уже большой мальчик и могу сам решить, где и когда мне мыться, и хватит меня воспитывать, сам могу решить, что и когда мне делать. Кроме этого у меня свое начальство есть, вот они пусть меня и воспитывают.

Гришка разгорячился, соскочил со стула и еще, наверное, мог бы много чего наговорить, но его тираду прервал Петр Ильич.

- Замолчи, не на базаре находишься, и гонор свой спрячь, мы здесь не пацаны перед тобой. Посмотрите на него, критика ему не понравилась. С тобой сейчас старшие товарищи разговаривают. То, что ты не моешься, мне глубоко наплевать, это действительно твое дело. Но ты здесь представитель власти, и будь добр вести себя соответственно своему статусу. А теперь, что касается начальства. Ты правильно говоришь, твое начальство в районе находится, но не забывай, что ты еще и член правления нашего колхоза. Ничего не поделаешь, участковый по должности обязан входить в правление. Так вот получается, что ты также подчиняешься руководству колхоза. Теперь слушай еще внимательней. Через два дня соберем правление, и ты обязан будешь явиться. И заметь, придти ты должен в обязательном порядке трезвым и опрятным. Будем рассматривать твое личное дело. А вот завтра с утра поедешь на хутор к Тугаю, и будешь просить прощение у него. Ты понял меня?

- Что? – вскипел Гришка. – а что бы я перед каким-то там косоглазым китаезой извинялся? Да главное за что, за то, что я вчера поговорил немного с его выродком? Пусть спасибо скажет, что я его не арестовал, но если ему свобода не нравится, то я могу это исправить, и быстренько определю ему места нестоль отдаленные.

- Что ты там бормочешь, – взревел Егор, и, перегнувшись через стол, тучей навис над Гришкой, – ты посмел своим поганым ртом так отзываться о моем лучшем друге, да я тебя... – схватив Гришку за грудки рывком перебросил его через стол. Поставив перед собой, замахнулся на него своим огромным кулаком, больше похожим на футбольный мяч, чем на кулак, – Да я тебя, сморчок плюгавый, сейчас как ржавый гвоздь одним ударом кулака в пол вобью.

- Егор Силантьевич, не надо, прошу тебя, – председатель встал между ними, стараясь помешать Егору, совершить необдуманный поступок. Ведь Гришка в данный момент являлся представителем власти, хоть и не самым лучшим звеном. Держа Егора за руку, он вскоре понял, что такую скалу вряд ли кто удержит, и отойдя в сторону, тихо, почти шепотом, сказал, – Не надо, Егор, прошу тебя, не тронь ты это дерьмо, а то еще чего доброго сам замажешься, потом долго отмываться придется.

Егор еще некоторое время постоял тяжело дыша. Потом успокоился, и отпуская Гришку, тихим яростным голосом сказал:

- Иди, гнида, сядь вон там в углу. Закрой свой поганый рот и не шевелись, отвечать будешь только тогда, когда тебя об этом попросят. Понял меня?

- Понял, – заикаясь, как овца, проблеял Гришка.

- Он, что, не в курсе вчерашнего? – спросил Егор председателя.

- Думаю, что нет. Я его утром с постели еще пьяного поднял, и сразу сюда привел. По дороге он ни с кем не общался. Ночью тоже, по-видимому, не до этого было, с вечера хорошо погулял.

- Понятно, почему он так себя ведет, – и, повернувшись к Гришке, сидящему в углу на краешке стула добавил. – Значит так, вчера вечером после ваших с Миронычем стараний, по пути домой на внука Тугая напали волки. Ты, Григорий, был в курсе, что в округе появилось множество волков, да к тому же тебя и Петр Николаевич предупреждал, чтобы ты так просто не отпускал его одного, а проводил до дома. Или учитель обманул меня?

- Да, он предупредил меня, – осознавая случившееся, прошептал Гришка.

- Он сейчас жив, но в очень тяжелом состоянии. Фельдшер, конечно, делает все возможное, чтобы спасти ребенка, в данный момент в город везти его нельзя, он не перенесет дороги. Так вот слушай меня и не перебивай, дважды повторять не буду. Если, не дай бог, мальчонка умрет, я тебе, червяк навозный, клятвенно обещаю, прямо при свидетеле, что ты больше двух дней не проживешь. Я со своей стороны приложу максимум усилий, но клятву свою я сдержу. Надеюсь, ты меня услышал?

Гришка бледный и испуганный понял, что с ним не шутят, и действительно по его вине может погибнуть ребенок. От осознания своей вины у него на глазах заблестели слезы, и он только молча кивнул в ответ.

- Хорошо, что ты меня услышал. Теперь иди сюда, садись ближе, я ведь не могу с тобой разговаривать, повернувшись к Петру Ильичу спиной. А разговор у нас будет долгим. Ты, Григорий, прекрасно и сам понимаешь, что за те два года, которые ты проработал у нас в колхозе, ты натворил так много, что пришла пора ответить за все. Ты не маленький мальчик, и назначен властью блюсти порядок и законность на вверенном тебе участке. Но ты пренебрег своими прямыми обязанностями. Вместо этого ты занимаешься поборами с местного населения и пьянкой. А на этот раз ты превысил свои полномочия, что привело к трагедии. Так вот, руководство твое уже в курсе всех событий, они полностью открестились от тебя, и поручили нам на месте разобраться, и то решение, которое мы сейчас примем, они примут за основу. С этой минуты твоя судьба зависит от нашего решения, ты хоть понимаешь это? – Гришка, опустив голову, молчал. – Но мы не звери, и нам бы хотелось обойтись малой кровью. Мы предлагаем тебе самому проанализировать в рамках закона всю свою деятельность на посту участкового и выбрать ту меру наказания, которую ты, по своему усмотрению, заслуживаешь. Но если ты против нашего разговора, то милости просим за дверь, тебя никто останавливать не станет, это будет только твой выбор.

Гришка, нахмурив брови и опустив голову, внимательно прислушивался к каждому слову Егора. В его груди все горело, и не только от выпитого накануне вечером, но и от ненависти к этим всезнающим и поучающим его старикам. Головой он понимал, как не крути, а они правы. Во всем виновато его пристрастие к водке.