– Да ладно, не расстраивайся.

– Всё нормально, старик. Ты ешь, не стесняйся, у меня всё натуральное и притом самого высшего качества.

– Не побрезгую.

Хабловски отмерил себе порцию для стирки второй пары носков.

– Понудительный залог: я пою коня, – прокомментировал я, намекая на лошадиные дозы, которыми кушал коньяк Вольдемар. Раньше за великим спортсменом-трезвенником такого не водилось.

– … чем поят лошадей! – осушив фужер, крякнул Хабловски. Лимоны он поглощал прямо с кожурой – в точности как я.

С минуту мы молча закусывали.

– Ты всегда был рафинированным чистоплюем, – опустошив тарелку, неожиданно выдал чуть окосевший Юл.

– Рафинированный чистоплюй – это масло масляное, – заметил я.

– А, неважно, – отмахнулся Вольдемар. – Никак не возьму в толк, зачем ты служишь в Конторе? Судьбу не перемочь. Иногда мне кажется, что моя жизнь строго расписана кем-то, и все потуги что-то изменить в ней не более чем глупая суета.

– Не расписана, а детерминирована, говоря по-научному, – грустно улыбнувшись, поправил я. – Но ты надеялся изменить её, когда уходил с прежнего места работы.

– Теперь я в это не верю. Верно говорят, что Господь Бог не играет в кости. Дороги, которые мы якобы выбираем, давно уже выбраны для нас.

– А как тогда насчёт свободы воли, вообще насчёт случайностей?

– Э-э, – пренебрежительно хмыкнул Вольдемар, – мы просто ничего не знаем о той кухне, где пекутся эти закономерные случайности. А зачастую даже не подозреваем о ней.

– Ты-то вот подозреваешь. – Я помолчал. – Значит, ты обратился к Богу?

– К начальству я обратился, – сказал Вольдемар со злостью. – Насчёт прибавки. Велели обождать… Суть не в названии – назови хоть горшком. Какая разница, кто крутит нами – Сверхцивилизация, вонючие кругороты, или Господь Бог? Результат один, – убеждённо заключил он и замолчал.

– Ну, ну, валяй дальше! – подтолкнул я доморощенного философа.

– А дальше тестикулы не пускают! – оглушительно рыгнув, развязно отвечал Вольдемар, изрядно охмелевший от чудовищной дозы коньяка. – Он постучал костяшками пальцев по своему мощному бритому черепу. – Мы не знаем, кто долбит нам по темячку, указывая, куда держать оглобли. А тому, кто незаметно правит нами, вдохновенно крутит уши другой ловкач, стоящий на ступеньку выше. Да и не обязательно выше. И так далее. И все участники этого вселенского спектакля наивно полагают, что они «сами по себе».

– Сам придумал?

– Да вроде бы.

– Вспоминаю одну старую карикатуру, – сообщил я. – Художник изобразил куклу-марионетку, манипулирующую насаженной на руку другой куклой, которая, в свою очередь, управляет через верёвочки марионеткой.

– Ха-ха! – Вольдемару понравился остроумный гэг безымянного художника. – Неплохо. Но не совсем то. Будь уверен: в ярме с гремушками влачимся именно мы, а бич погоняющий находится в других руках.

– Да-а, брат, невесело, – протянул я задумчиво. – Но ничего, я не люблю бодрячков, ты ведь знаешь.

– Я их тоже на дух не переношу! – энергично поддакнул Юл. – Бодрячков, да ещё добрячков.

– Главное, мы пока живы и здоровы.

– Правильно, – кивнул Хабловски. – Здоровье – всему голова, поэтому давай по последней. – Он налил мне немного и на сей раз самую малость себе. – За тех, кто в море. Не чокаемся.

Мы выпили, догрызли лимоны, и Юл сказал:

– Всё, бродяга, ликвидирую следы преступления.

Он бысто убрал со стола и чисто вытер его.

Я поднялся с кресла.

– Ну что ж, погремели своими гремушками, пришла пора запрягаться в привычное ярмо.

– Не хочется тебя пугать и нагонять тоску, но есть у меня предчувствие, что видимся мы в последний раз.

– Такими – может быть, и в последний, – пытаясь выглядеть молодцом, улыбнулся я, но улыбка вышла принуждённой и фальшивой.

– Выходи строиться! – банально пошутил Вольдемар.

Мурлыча в унисон старинный хит «Когда святые маршируют в рай», мы покинули караулку и спустя несколько минут остановились у окаймляющего Сумеречную Зону забора.

– Сопли размазывать не будем, – грубостью прикрывая подлинные чувства, объявил Хабловски, но в его глазах заламывала руки смертельная тоска. – Вон окно в «колючке» – самолично для твоего удобства прорезал, между прочим.

– Если помру раньше тебя, постарайся не водить девок на мою могилу, – ласково попросил я.

– А если не откинешь копыта, где встретимся?

– В саду у осьминога. А поплывём туда на жёлтой подводной лодке.

– Пусть будет так! – по неписаной традиции Вольдемар крепко шлепнул меня жёсткой ручищей по заднице. – Парень, ты должен нести этот груз! Ну, давай!

– Давай! – отозвался я, наклоняясь к проёму в колючей проволоке. – Всё, пошел!

Спустя несколько секунд я оказался в Сумеречной Зоне и смахнул готовую упасть слезу.

Глава 3

И возвращается пёс на блевотину свою, и свинья, вымытая от грязи, снова валяется в грязи…

Я так или иначе возвратился бы в Сумеречную Зону, даже безо всякого задания. Меня неудержимо тянуло в это гиблое место, как тянет преступника на место совершённого преступления (последнее, говорят, является чистейшим мифом). Как тот кувшин из поговорки: повадился по воду ходить – там ему и голову сложить.

Сначала я решил направиться на кладбище «кукол», под которое дёртики отвели прилегающий к тренировочному городку пустырь. «Куклы» в городке гибли массами. Их хоронили в братских могилах, навалом, неглубоко, небрежно засыпая лёгким супесчаным грунтом. В окрестностях этого кладбища Разгребатели обнаружили трёхлетнего мальчика со странным штампом на розовой попке. Я был полностью согласен с Шефом: створ одного из двух новых межпространственных тоннелей должен находиться где-то здесь.

Я был гол как сокол и совсем один. Моё положение в данный момент точнее всего выражала фраза «кот, который гуляет сам по себе и всё свое носит с собой». Восемнадцатизарядный «спиттлер» грелся под моей левой мышкой, но я чувствовал себя не совсем уютно.

Я брёл к кладбищу, изредка поглядывая на звёздное небо. Было тепло и сухо, дышалось и шагалось легко. Когда кустарник поредел и начался пустырь, я опустился на живот и не торопясь пополз по-пластунски, делая частые привалы и держа под контролем местность. Со стороны это выглядело странно и смешно, но мне слишком хорошо запомнилось «волшебное таинственное путешествие» к кругоротам, поэтому я не позволял себе расслабляться.

Отсюда уже просматривались силуэты окаймлявших тренировочный городок бетонных столбов с натянутой между ними «колючкой» вперемешку со спиралью Бруно и мрачные контуры его приземистых безжизненных строений, среди которых находился и знаменитый сортирный барак, то бишь дефекационный храм, ставший мне почти родным. Мёртвая тишина висела над Сумеречной Зоной, этой зловещей раковой опухолью. Слава Богу, пока не слишком большой.

Незаметно для себя я вполз на кладбище, никогда не имевшее ни ограды, ни каких-либо чётких границ. Кучи мусора, оставшиеся нетронутыми с тех пор, когда здесь шуровали дёртики, со временем затянуло землёй, и их можно было принять за могильные холмики, и наоборот. Повсюду разросся высокий мясистый бурьян, взматеревший на сотнях и тысячах погибших «кукол», забытых Богом при жизни и оставленных им без внимания и после смерти – Богом, равнодушно допустившим произрастать на их костях только наглой и никчёмной сорной траве.

Подо мною лежали мертвецы, я попирал их убогие могилы своим бренным нечистым телом, и во мне разрастался леденящий ужас – родной брат могильного холода, проникавшего в моё трусливое нутро через прижатые к земле грудь и живот.