Когда дверь открылась, мы увидели, что женщина сидела на унитазе, откинувшись к окну, глаза ее были закрыты, платок сполз, одна рука лежала на поручне, другая – на вороте платья.

Вот дьявол! Умерла, что ли? – дрогнувшим голосом спросил проводник. Я пожал плечами. – Врача надо.

Надо конечно, но я понятия не имел где ее искать. Пошел по вагону, заглядывая в лица спящих пассажиров. Наконец показалось, что нашел. Женщина была похожа на врача, такая же полная и кудрявая. Я наклонился к лицу, она неожиданно открыла глаза, и я понял, что ошибся. Отступать было поздно.

Что нужно? – довольно громко спросила разбуженная пассажирка.

Простите, пожалуйста. Мне врач нужен. Не знаете, где искать?

Господи, почему я-то должна знать? Понятия не имею. Проводника сейчас позову.

Так это он меня и послал. Понимаете, там, в туалете женщине плохо стало. Не знаем, жива, не жива.

Женщина поднялась, запахнула халат, нащупала ногами обувь.

Ладно, схожу, посмотрю, может, помочь чем надо. А где врач не знаю. Вроде там гдето. Посмотрите.

Что случилось-то? – шепотом поинтересовался военный с верхней палки.

Да плохо кому-то стало, врача ищут, – разъяснила разбуженная мной попутчица и, поправив еще раз халат, пошла к туалету. В ответ раздалось неясное бурчание.

Я направился дальше. Через купе никого, напоминающего женщину-врача, не оказалось.

Опять ходят. Что вы не спите? Ребенка разбудите, – раздраженно прошипела молодая мама.

Врач нужен.

Не знаю врача, но я медсестра.

Там женщина в туалете. Может, уж умерла. Посмотрите, хотя бы.

А ребенка как оставлю?

Я пригляжу, милая. Сходи, – откликнулась пожилая соседка с полки напротив. – А та врачица сошла. Видела я.

Медсестра прихватила пакет с какими-то свертками, поправила одеяло на малыше и мы пошли.

Хотя я старался действовать тихо, но, как видно, сон в пути чуток. Нас провожали шепотом, поднимаясь с полок и поглядывая в след. Вагон проснулся.

Пока меня не было, женщина пришла в себя. Она качала головой и пыталась что-то сказать, но у нее ничего не получалось. Мы с проводником подхватили больную под руки, приподняли, медсестра, и первая из разбуженных мной пассажирок привели, насколько возможно, в порядок ее одежду.

Надо на место отвести, – предложил я.

А вдруг ей двигаться нельзя? – испуганно прошептала медсестра.

Что же, в туалете так и будем держать? Ничего, доведем потихоньку, – согласился со мной проводник. Скоро станция, вызовем "скорую", пусть разбираются.

Однако легко было сказать "доведем". Первые же шаги показали, что все не так просто. Вагон раскачивало, больная совершенно была не в состоянии передвигать ноги или хотя бы опираться на них, повиснув тюком на нас с проводником. Женщины суетились вокруг, пытаясь помочь, но узкий проход сводил их усилия на нет.

Так или иначе, до нужной полки мы добрались.

Давление смерить надо, а я не вижу ничего, – медсестра раскрыла пакет, достав статоскоп.

Да включите вы свет, – уже достаточно громко посоветовал кто-то. Проводник отправился включать свет.

Бедная, – сочувственно вздохнула бабуля. – Говорит, на похороны едет. Внучек у нее… Ох, слезы наши горькие.

Бабушка прижала к глазам концы своего платка, плечи затряслись. Потом она успокоилась, опустила руки и, обратившись к медсестре, спросила:

Теперь ее, наверное, ссодют?

В больницу ей надо, – с сомнением в голосе ответила медсестра, освобождая больной руку и разматывая статоскоп.

Не надо ей в больницу, милая. К внуку ей надо. Пусть увидит. Не ссаживайте вы ее.

Да что вы говорите? – возмутилась помогавшая нам пассажирка, которую я принял за врача. – А вдруг она умрет? Кто будет отвечать?

Бог он все видит, все знает. Не даст ей умереть, пока с внуком не попрощается. А мешать этому – грех.

В вагоне включили свет, больная лежала на своем месте, тяжело вздыхая и всхрапывая при каждом вздохе. Пассажиры заходили по вагону, зашуршали пакетами, закашляли и заговорили. Где-то проснулся ребенок и спросил: "Мы уже приехали?", детскому голосу ответил женский: "Нет, родная, нет. Долго еще, спи".

Вернулся проводник.

Ну, что тут?

Давление высокое, сердце не в порядке. Что я еще скажу? У меня и нет ничего – валерианка только, да йод с бинтами.

У меня валидол вот есть, – подошла из ближнего купе наша соседка в черной кофте и синих спортивных штанах.

Опасно сейчас таблетки давать. Подавиться может и задохнуться.

Водички вот святой дайте, есть у меня немного, – снова засуетилась старушка, – Водичкой попоите, ей полегчает. Из ложечки вот, водичкой.

Проводник вопросительно посмотрел на медсестру, та пожала плечами:

От воды беды не будет.

Бабушка встала, развязала сероватый мешочек, достала из него бутылку, прошептала что-то, склонившись к столу, мелко и быстро перекрестилась сама и перекрестила больную, потом, отлив из бутылки меньше половины стакана, обняла ее за голову, ловко приподняв от подушки, и свободной рукой поднесла к губам стакан:

Испей водички, сделай глоточек, святая вода все болезни снимает, все напасти отгоняет.

Она говорила тихо и спокойно, умело вливая в раскрытые губы по несколько капель, дожидаясь, когда больная глотнет, и добавляя еще и еще. Последние капли старушка собрала в ладонь, бережно, как крошки хлеба со стола, не дав упасть ни одной, освободила вторую руку, опустив голову больной на подушку, и стала крестить ее, опуская троеперстие в ладошку. Закончив, вытерла концами платка пальцы, убрала назад в сумку бутылку и заняла свое место на полке. Больная успокоилась, задышала ровнее, хрипы стихли.

И что теперь? – Проводник вопросительно смотрел на медсестру.

Поспать бы ей. А уж утром – в больницу.

Пусть, пусть поспит. Сон, он лечит, – зашелестела тихим голосом бабушка.

Ладно, тогда гашу свет. – Проводник повернулся и пошел к своему купе. Медсестра наклонилась еще раз к больной, потрогала лоб, потом повернулась к бабушке:

Я утром подойду, – и ушла.

Ложись и ты, сынок, – обратилась старушка ко мне. – Я посижу еще. Старики спят мало. Ложись.

Я забрался на полку, свет погасили, и я сразу уснул.

Отец и мать (дополнительная глава)

Продолжение

В тот вечер они долго сидели на скамейке в сквере напротив дома. Костик уже начал ходить, он сбирал какие-то травинки, рассматривал жучков и букашек. Андрей долго молчал, опустив голову. Что надо было говорить и, тем более что делать, он не знал определенно. Ни в какие разговоры с ним Мария не вступала, спать стелила отдельно, объяснений и уверений выслушивать не желала. Наладить отношения не удавалось. Конечно, Катя тоже к ним не заходила.

Она была на последнем месяце, ходила тяжело, часто без причины плакала, измучила и себя, и Дмитрия плохими предчувствиями, страхами, кошмарными снами. Дмитрий уже не знал что делать, ожидая, когда же, наконец, все кончится, и можно будет жить спокойно. Как мог, успокаивал Катерину и Андрей, но от его слов ей становилось только хуже.

Не знаю, почему я не уехала сразу же. Все бы было у тебя нормально. Только всю жизнь тебе испортила, – в который раз начала она причитать, с выступившими на глазах слезами.

При чем тут ты? – устало возразил Андрей. – При чем тут ты?

Он и в самом деле не считал, что это Катя всему причиной, интуитивно чувствуя, что был лишь найден повод, глупый, вздорный, совершенно нелепый повод, чтобы разрушить их семью. Но что явилось главной причиной, понять не мог.

Когда три года назад он вернулся домой, решив жить рядом со стареющей матерью, Мария была первой, кто встретил его в родном городе. Он увидел ее сразу, из окна вагона, подъезжающего к платформе. Она стояла в зеленом шелковом платье, с белой косынкой на шее, с цветами в руках, высматривая знакомое лицо в плывущих мимо вагонах. Андрей еще подумал, что вот, повезло кому-то, такая красавица встречает, не предполагая, что этим счастливцем окажется сам.