Может показаться, что если в дискуссии о характере вертикальных и возможности горизонтальных движений земной коры, о реальности изостазии, а также о роли рек в генезисе нефтяных месторождений точка зрения Личкова оказалась вернее и плодотворнее, чем позиция Вернадского, то тем самым подтверждается первостепенная значимость теоретических выводов, а не эмпирических обобщений. Однако для суждения о ценности теорий следует расширить кругозор, охватив главные научные достижения этих ученых. И тогда выясняются неоспоримые преимущества принципов научного творчества, основанного на эмпирических обобщениях и скептическом (но не отрицательном) отношении к научным гипотезам и теориям. Учение Вернадского о биосфере и Живом веществе, о ноосфере и планетной роли научной мысли, основанные им или при его активном участии такие области знания, как геохимия, генетическая минералогия, биохимия и радиогеохимия, явились великими достижениями научной мысли XX в.
Идеи Вернадского о биосфере и ноосфере поныне продолжают удивлять глубиной, прозорливостью и оригинальностью, а главное — великолепным синтезом различных, порой, казалось бы, трудно совместимых областей науки. И когда в письмах Личкову он отвлекался от научной дискуссии, то порой высказывал мысли, связанные не просто с какими-то конкретными научными проблемами, но с общечеловеческими, важными не только для специалистов.
Очень глубокое замечание о природе познания сделано Вернадским в письме Личкову 30 июля 1936 г.: "...причинная — числовая — связь не захватывает всего наблюдаемого в точном естествознании, ибо человеческая мысль есть функция среды (биосферы), а не только организма. И академический прием разделения явлений всегда приведет к неполному и неверному представлению, так как в действительности "природа" есть организованное целое... организованная земная оболочка — биосфера — и должна отражаться как целое во всех наших научных представлениях" [91].
Как ни странно, Личков не подхватил и не стал развивать эту мысль. А ведь она чрезвычайно важна для теории познания. До сих пор проблема сооответствия системы знания и восприятия мира структуре биосферы мало изучена; со времен Вернадского ею занимались очень пемногие.
Некоторые выводы Вернадского были по меньшей мере спорны. Так, он считал, что к биосфере неприложим принцип энтропии (лежащий в основе второго начала термодинамики — великого эмпирического обобщения, не опровергнутого ни одним фактом). Очевидно, Вернадский понимал его как-то по-особому, своеобразно, неформально. Впрочем, в те времена еще не была разработана термодинамика открытых систем, в рамках которой принцип энтропии может использоваться для характеристики таких объектов, как биосфера или живой организм.
Странно звучит занимавший Вернадского вопрос "О добре и зле в конструкции науки". На это тотчас обратил внимание Личков: "Ваша "ноосфера" меня очень заинтересовала. Чрезвычайно интересует глава о логике естествознания; думаю, что угадываю ее содержание целиком и с Вами солидаризируюсь заранее. А вот "добро и зло в конституции науки" — это меня озадачило"[92]. Понятия о добре и зле лежат, по существу, в иной плоскости, лишь затрагивая, но не пересекая и не пронизывая область науки.
У Личкова была великолепная интуиция. Он чутко ощущал спорные места в высказываниях собеседника.
"...Мое большое внимание привлекли Ваши слова: "Ибо можно решать задачи только тогда, когда научно ставится вопрос, на который опыт должен научно ответить. Я уже пользовался в значительной части чужим экспериментом, массовым экспериментальным фактическим материалом так же, как и массовым наблюдательным материалом, выводя этим путем эмпирические обобщения". Этот путь Вы указываете как путь, сложившийся у Вас под влиянием "обстоятельств моей научной жизни". Я бы сказал, что не всякому удалось бы, идя по этому пути, получить такие ценные результаты, как у Вас. У них на этом пути оказались бы в итоге только компиляции, а у Вас — замечательные открытия. Я бы сказал, что не всем можно идти этим путем!" [93]
Действительно, как ни привлекателен путь Вернадского к великим научным открытиям через эмпирические обобщения, для ученых другого склада ума и характера такой путь может оказаться тупиковым. Скажем, открытия Эйнштейна (теория фотонов—квантов, общая и специальная теории относительности и др.) были сделаны на минимальном фактическом материале. Правда, в науках о Земле подобный метод конструирования теоретических моделей не может быть основным: слишком трудно отыскать в огромной массе разнообразнейших сведений наиболее важные, фундаментальные. И когда Личков, используя многочисленные, но все же выборочные факты, создавал свои теории, они не могли обладать той степенью общеобязательности, достоверности, какими обладают в естествознании эмпирические обобщения.
Но сказывались еще и субъективные обстоятельства, не связанные с особенностями научного таланта Бориса Леонидовича. Он вел исследования порой в очень трудных условиях. Теоретические обобщения Личкова не могли быть достаточно отработаны, соотнесены с более широкими материалами но той простой причине, что ему на это не хватало ни времени, ни сил.
Ученик В. И. Вернадского геохимик К. П. Флоренский, комментируя переписку Личкова и Вернадского, делает такой вывод: "Темпераментный, легко загорающийся, самолюбивый Борис Леонидович Лцчков видит в своих идеях самую основу — сущность науки... Он делает широкие обобщения из своих наблюдений и мыслей, не проверяя их до конца, экстраполируя их, полагаясь на свою интуицию. В его построениях блестящие идеи могут сосуществовать с грубыми ошибками. Он идет, летит вперед, не оглядываясь" [94].
Все так. Его уверенность в правильности своих идей была в значительной степени формой противодействия неблагоприятным ситуациям. Он, можно сказать,4 не мог себе позволить скептицизма и постоянных сомнений в правоте своих идей. В противном случае ему, пожалуй, вообще не удалось бы создать ни одной сколько-нибудь значительной теоретической концепции.
Возможно, для склада ума Личкова очень близки были философские проблемы геологии, связанные с теорией познания и с поисками фундаментальных законов природы на основе достижений наук о Земле и жизни. Об этом свидетельствуют и его ранний глубокий^ интерес к теории познания, и более поздние высказывания. Например, в сентябре 1937 г. он написал Вернадскому:
"Сейчас теория познания опирается на опыт физики, химии и пр., как более современных наук... в той же мере важен и интересен теоретико-познавательный опыт биологии, геологии... Квантовая механика, принцип относительности и др.— вот темы, которые берет себе из естествознания современный теоретик, используя опыт физики. А скоро он точно так же для гносеологических проблем станет использовать опыт геолога. Новые основы получит и философия науки" [95].
Остается только гадать о том, как складывалось бы и развивалось научное творчество Б. Л. Личкова при условиях, благоприятствующих его теоретическим изысканиям. Подобные условия сложились для него поздно: к шестидесяти годам. И все-таки удивительно много удалось ему создать за пять лет, начиная с 1934 г. Об этом он написал своеобразный отчет в письме В. И. Вернадскому от 30 января 1938 г.
"Что я сделал за эти годы? Думаю, что немало. Перечислю основное. Мною закончена в 1935 году большая работа "Некоторые черты геоморфологии и гидрогеологии долины р. Сох в Фергане"... Другая моя работа — статья "Основные черты гидрогеологии Алагеза"... В геологическую секцию Академии наук я несколько месяцев тому назад послал... работу "О четвертичных движениях земной коры в районе Украинского кристаллического массива"... Я переработал затем в прошлом году для пятого издания свою книгу "Движение материков и климаты прошлого Земли", вводя ряд новых глав и идей... Далее, я написал две небольшие работы... "О юном рельефе и древних долинах" и "Современная геологическая эпоха". Наконец, я переработал глубоко и коренным образом "Курс геологии", в разное время мною писавшийся. Теперь он состоит из трех частей: ч. I. Основные данные о строении земного шара и положении его во Вселенной (200 с. рукописи); ч. II Историческая геология (1300 с. рукописи); ч. III. Физическая геология (600 с. рукописи) ...
