-- Право, я не хотела устраивать истерику, Алеша. Это обычная реакция на сочувствие, со мной бывает.

Он поцеловал ее в мокрое от слез лицо, и Анна с доверчивостью прижалась к нему, затихла.

-- Кресты над дверью, они имеют отноюение к вашей истории? -- спросил он.

-- Какие кресты? -- вяло переспросила Анна.-- Ах, да! Кресты? Разумеется. Когда мы вселялись сюда в прошлом году, отец Амвросий, он по соседству строит, благословил нас, а дом, жилище, как это называется? Освятил? Да, освятил. И над дверями проставил везде эти кресты. "Чтобы нежить зря не шаталася," -сказал он. Они вначале дружили с Хлыбовым, а потом, как сказал Хлыбов, "расплевались".

-- Что так?

-- Трудно сказать. Мне отец Амвросий нравится, занятный дядечка. А Хлыбов однажды взъелся. У этого попа, говорит, за душой ничего святого. Он своим богом груши околачивает. Прихожан, то есть. Хлыбов, вообще, лобил красно выражаться.

Алексей улыбнулся, вспомнив свои разговоры с Хлыбовым.

Глава 7.

Наутро Алексей побросал папки в одолженную у Анны сумку и распрощался с хозяйкой.

-- Алексей Иванович,-- Анна глазами указала на сумку,-это не слишком опасно? Для вас лично?

-- Пожалуй,-- согласился он.-- Но я не собираюсь хранить бумаги у себя. К тому же, большая часть устарела. Морально.

Оба чувствовали, что в отношениях между ними осталась некая недосказанность. Но так было даже лучше.

Алексей прошел через веранду и, открыв дверь, внезапно столкнулся нос к носу с ббородатым плотным человеком, одетым в рабочий комбинезон. Тот слегка отпрянул, придерживая дверь, но маленькие, острые глазки ощупывали фигуру молодого человека с явным любопытством.

-- Фамилия? -- грубо осведомился Алексей, мысленно примеряя на незнакомца лыжную шапочку с прорезями для глаз.

По росту вчерашний налетчик и бородатый незнакомец в комбинезоне, пожалуй, соответствовало друг другу, но комплекцией сильно различались. Тот, вчерашний, был резок, подвижен и, несомченно, худощав. Этот напротив того казался грузен, плечист, но плечист как-то по-бабьи, округло. Голые до локтя руки, пухлые, белые, без волосяного покрова тоже выглядели совершенно по-бабьи. Разумеется, преступников могло быть двое, даже трое. Если они продолжают охотиться за архивом, то почему бы им не сделать еще одну попытку? Момент, кажется, удачный.

Алексей бросил взгляд через дверь, по сторонам и шагнул через порог, заставив незнакомка попятиться.

-- Ваша фамилия, гражданин? -- настойчиво повторил он и подержал возле бороды, довольно редкой, свое удостоверение.

-- Это отец Амвросий,-- сказала Анна, появляясь следом на веранде.-- Знакомьтесь, Алексей Иванович.

-- Правду говоришь, ласточка, чистую правду. Отец Амвросий я, это в сане. А в миру фамилия моя Перепехин, Георгием нареченный. По батюшке Васильевич, позвольте отрекомендоваться. А вы, стало быть, Алексей Иванович, из прокуратуры?

-- Из прокуратуры,-- подтвердил Алексей.

Каким-то непостижимым образом отец Амвросий просочился мимо него на веранду и уже пожимал руки Анны своими большими, пухлыми ладонями.

-- А вы чудненько выглядите, ласточка. Прелесть, как чудненько. Глядя на вас, впору Богу молится. Экую красотищу сотворил. Вот не хотите ли, я вас попадьей сделаю? А? Ха-ха-ха!

-- Да ведь у вас есть попадья, Георгий Васильевич,-- тоже смеясь, отвечала Анна.

-- А мн в шею ее, в шею! Пущай в миру попрыгает, блоха некована.

-- Как можно в шею? Ведь это грех! Что вы такое говорите?

-- Эва, грех! Грехи мы сами отпускаем. Другим,-похохатывал отец Амвросий, обнимая Анну за плечи.-- Неуж себе не отпустить, ласточка, а? Дак у нас в без того на десять годов вперед отпущено. Греши не хочу!

Голос у отца Амвросия был звучный, полетистый и разом заполнил веранду густыми, округлыми звуками. Стоя на веранде, Алексей услышал доносящиеся из-за деревьев, видимо, с соседней дачи, голоса, глухой рев тяжелого дизеля, лязг.

-- Мы ведь зачем обеспокоить вас решили? -- продолжал отец Амвросий, обращаясь теперь уже к обоим.-- Ваш благоверный, ласточка, царствие ему небесное, когда жив был, изрядний запасец сделал. Железо, шифер, стекло, кирпич опять же. С большим избытком. Сам сказывал. И от щедрот своих лишнее собирался на нашу бедность пожертвовать. За умеренную плату, разумеется. Не по курсу. Ну, правду сказать, мы тогда с покойничком дружбу крепко водили. За рюмочкой вечерами сиживали, все было. Тогда и пообещал. А потом, когда кошка промеж нас пробежала, он помнить забыл про обещанное. Так уж вы, ласточка, ежели насчет распродаж чего надумаете, про нас, Христа ради, тоже не забывайте. А мы в наших молитвах по три раза на дню вас поминать будем.

Анна охотно обещала разобраться с хлыбовскими неликвидамя в ближайшее время, как только ее оставят в покое, и со слезами пожаловалась попу на ночной налет и преследования. Алексей искоса наблюдал за реакцией отца Амвросия на рассказ. Ему показалось, что женщинам, должно быть, нравится ходить к нему на исповеди и плакаться.

-- Алексей Иванович! -- спохватилась вдруг Анна.-- Я, наверное, разглашаю материалы следствия, да? Я такая болтушка!

Алексей покачал головой.

-- Георгий Васильевич,-- обратился он к священниву.-- По какой причине вы так круто разошлись с Хлыбовым? Что-то серьезное?

-- Именно разошлись, молодой человек! Это вы точнехонько употребили,-- оживленно подхватил отец Амвросий.-- А вот серьезная причина или нет, все зависит от точки зрения на предмет.

Анна неожиданно рассмеялась, но тотчас сделала виноватое лицо.

-- Извините. Я приготовлю кофе.

-- Вот-вот! Точкой зрения на предмет мы и доехали Хлыбова, покойничка, царствие ему небесное. А вот збавница наша, Аннушка,-- он с огорчением покивал ей вслед,-- считает, что на точке зрения у нас пунктик навязчивый образовался, оттого смеется.

Алексей ничего не понимал.

-- Что за предмет, Георгий Васильевич? -- нетерпеливо спросил он.

-- Основополагающий! -- пухлый указательный перст батюшки вознесся высоко над его головой.-- Душа у него не на месте сделалась, у покойничка. Почву из-под ног выбило, он и заметался, аки лист на ветру. Как сядем бывало, все о добре и зле пытался толковать, стержень себе нащупывал. Слушали, слушали мы, как он, болезный, в понятиях путается, сам себе противоречит, да и говорим: "Нету, уважаемый Вениамин Гаврилович, никакого добра. И зла в природе тоже нету. Вот так-то. Не пре-ду-смот-рено! Природой-матушкой не предусмотрено".

Он, душа неприкаянна, так глаза на нас и повыпучил. Мол, чем докажешь, анафема? -- Отец Амвросий хохотнул с подмигом и взял доверительно Алексея под руку.-- Ну-с, а мы ему для наглядности, чтобы ярче било, анекдотец старый, с бороденкой, примера ради. Про двух девок. Да вы, молодой человек, и сами слышали. Вот две девки собрались однажды по ягоды. А одна, поробчее, говорит другой: "А может, не ходить, а? Того гляди, изнасилуют. Вон народ какой нынче пошел, одни паразиты". А подружку, глядя на нее, смех разбирает. "Дура,-- говорит,-- ты дура. Тебя-де когда насиловать станут, ты только расслабься хорошенько и постарайся получить удовольствие".

Вот мы тогда спрашиваем у покойничка, у Хлыбова: где тут есть добро, а где так называемое или предполагаемое зло? Нету тут ни того, ни другого, и быть не может. Зато есть две точки зрения на известные обстоятельства у двух озабоченных дурех. На факт изнасилования, выражаясь языком вашей родной прокуратуры. Голубчик, говорим, Вениамин Гаврилович, если вы в данных интимных обстоятельствах разбираючись, станете опять понятиями добра и зла оперировать, то враз и запутаете все дело. Потому как не предусмотрено, повторяю, природой-матушкой. Есть одно понятие -- точка зрения, продиктованная личным, групповым или общественным интересом. Отсюда и пляши, как от печки, тогда все тебе будет ясненько.

Глядим мы, вроде задумался покойничек. Мозгует сидит. Потом скривило его, как от клюквы, и говорит: "Да ты марксист, батюшка, а не священник!" Обозвал, словом, вместо того, чтобы резоны представить.