Серьезно, он этого не планировал.
Это абсолютно точно был беспрецедентный случай, когда его решительно ударила странная идея – и сковала почти пугающей уверенностью – на несвойственный ему порыв.
Все произошло после того, как он прошел через лицезрение еще одного краснеющего, неловкого шута, который спотыкался от волнения о собственные ноги и заикался из-за завязывающегося узлом языка, дрожащими руками вручая ей нелепый букет фиолетовых цветов. Благодарность за её медицинские способности – стыдливо настаивал безликий шиноби-выскочка, абсолютно незнакомый ему до того момента.
Но глаза Учиха Саске – потрясающая, убийственная комбинация Шарингана и Риннегана – могли за любой причиной обнажить истину. Не существовало ничего, что могло бы скрыться от его пугающе проницательного ястребиного взгляда.
И ему сразу же стало известно – еще когда он находился на казалось бы безопасном расстоянии со сжатыми в кулаки руками в карманах; ожидая – крайне нетерпеливо – пока она перестанет уделять внимание незнакомцу; он узнал, испепеляющим взглядом смотря на практически оскорбительный, комичный фарс разворачивающейся перед ним сцены, что ему было достаточно даже этих коротких возвращений домой из его странствий, чтобы заметить, какое количество заинтересованных лиц привлекает её полностью раскрывшаяся женственность.
Бесконечно досаждавшее в страшном подростковом возрасте избыточное женское внимание давно научило Саске распознавать кокетливые выстрелы, стоило их только увидеть. На протяжении двух лет он достаточно путешествовал, чтобы не раз ненароком становиться свидетелем множества романтических стратегий на шумных улицах бесчисленных селений, в которые он заходил – большинство из них выглядели крайне вызывающе и заслуживали безоговорочного презрения. Тем не менее, было до боли очевидно, когда отчаянный влюбленный дурак хочет ухаживать за женщиной – даже для такого эмоционально отстраненного человека, как Саске.
Обычно относящийся к подобным совершенно ненужным вопросам с абсолютным презрением и пренебрежением, он обнаружил, что становится странно и чрезвычайно восприимчив к этим романтическим жестам, когда они касались одной конкретной розоволосой куноичи.
Каждый раз, когда он возвращался в Коноху, каждый раз, когда он проходил по этим спокойным улицам, сохраняя молчание рядом с ней, пока она оживленно щебетала, восполняя те месяцы, что прошли с момента, когда он последний раз был дома, он замечал все больше и больше взглядов. Сильнее и сильнее раздражался.
Больше и больше кровожадности в брошенном тайком свирепом взгляде, словно острый кунай, в каждые блуждающие наглые глаза, что любовались Сакурой, когда бы она ни гуляла с ним. Пронзающие, практически смертоносные взгляды, что ясно приказывали всем и каждому отправиться в ад и попытаться скрыться, пока у них еще есть шанс.
Самым загадочным – и, пожалуй, тревожащим – было то, как часто Саске начал думать о ней, пока находился далеко. Как он ловил себя на посланном в ночное небо интересе, сколько молодых людей делали отвратительные попытки покорить Харуно Сакуру в его отсутствие – и как он из-за расстояния между ними ничего не может сделать, чтобы воспрепятствовать им.
Эти ужасные, вызывающие тошноту мысли беспокоили его несколько месяцев, ложась непонятным грузом на плечи. Он не знал, почему это так бесило, почему мозг не мог переварить и принять это. И когда он на сей раз вернулся и ясно увидел то, что тяготило его разум по несколько раз за сутки почти ежедневно, что-то внутри окончательно переломилось.
И как ответственный, готовый защищать сокомандник, которым он являлся, он сказал себе, что он должен что-то с этим сделать. По крайней мере, ради Сакуры. Чтобы спасти её от неудобных улыбок и неуклюжих проявлений фальшивой благодарности, что она была вынуждена демонстрировать, получая нежеланные порывы внимания от мужчин, которые – Саске знал абсолютно точно – она никогда не принимала с романтической позиции.
Однако некая часть его по-прежнему шептала, что он не имеет права действовать подобным образом. В конце концов, он месяцами путешествовал, оставив её, Наруто – главного идиота во вселенной, и Какаши – бывшего-сенсея-ставшего-Хокаге, позади. Он знал, что упустил некоторые кусочки её жизни – их жизней – когда решил странствовать в одиночестве, приступив к поискам великих тайн этого мира. С самого начала он абсолютно ясно дал понять, что нуждается в личном времени и пространстве. И они терпеливо дали ему это, зная, что сейчас Саске нужно найти себя – но хранили веру, что однажды наступит день, когда он будет готов к ним вернуться.
Действительность была такова, что Сакура вольна улыбаться и знакомиться с кем хочет. В конце концов, он ничего ей не обещал.
Но после Саске вспоминает – с резким приступом боли от сожаления за действия, что он совершил – ее последнее признание, за два года до того; как и первое, когда им было двенадцать, он никогда не мог изгнать его из своих мыслей.
Он вспоминал встретившее его ощущение её ласкового тепла и тонкий запах, когда он без всякого предупреждения тенью проскальзывал через главные ворота Конохи, и она радостно кинулась к нему (добе как обычно портил приятный прием сумасшедшим прыжком на обоих). Саске мог хмуриться и усмехаться, конечно, отталкивая проявления чувств между ними на публике, делая вид, что ненавидит их бесконечную восторженную суету. Однако внутри он втайне этим наслаждался.
Он никогда не обнимал Сакуру в ответ, вместо того всегда позволяя ей виснуть на нем столько, сколько ей захочется – но он чувствовал это каждой клеточкой. Её сердце заходилось барабанным боем, когда она стояла на цыпочках, крепко обняв его.
Он видел это – очаровательный румянец, расцветающий на её щеках, когда она, поднимая глаза, видела его взгляд на себе; расширившиеся зрачки, открытые перед ним.
Девичьи улыбки. Как её знаменитый пугающий темперамент словно испарялся в его присутствии. Как её глаза обращались почти виновато в его сторону, всякий раз, когда ей приходилось отказывать нежданному поклоннику, появлявшемуся перед ними во время их совместных прогулок по деревне.
Все маленькие знаки, шепчущие – она все еще любит его. Преданно. Всецело. Непоколебимо.
И потому противному голосу в голове он приказал заткнуться к чертям, потому что он не был готов делиться этими особыми чувствами – этим местом, что, он знал, он по-прежнему занимал в её сердце – с кем-то еще. Он уже многое решил – хотя у него все еще не было четкого плана дальше.
Стоило Саске войти, зазвенел колокольчик, оповещая о его визите. Мастер – худощавый старик в коричневой одежде и узорчатом фартуке, с очками на переносице, имел жидкие седые волосы, ярко-голубые глаза, слишком молодые относительно его возраста, и художественно-неряшливый вид. При виде Саске он понимающе улыбнулся. Как и обещал, сдавая материал тремя днями ранее, высокий шиноби проявил пунктуальность, явившись, как только магазин открылся для клиентов этим ярким солнечным весенним утром.
Саске слишком небрежно уронил на прилавок значительную сумму денег, моментально проинформировав мастера, что его просьба – первостепенной важности, и ему нужно закончить с этим прежде, чем он снова покинет Коноху.
Перед завтрашним девятнадцатым днем рождения Сакуры.
– А, Учиха-сан! – вежливо поприветствовал его старик. – Доброго утра, сэр! Как вам этот прекрасный день?
Никогда не принадлежавший числу людей, ведущих пустые разговоры, Саске хмыкнул и перешел к делу:
– Хм. Все готово?
– О, конечно, как вы и просили. Минуточку! – хозяин магазина исчез в рабочей зоне, расположенной в дальней части магазина.
Маленький мальчик с каштановыми волосами, устроившийся на высоком деревянном табурете у кассы – Саске предположил, что это был внук ювелира – открыто уставился на него любопытными ореховыми глазами. Он казался не старше девяти-десяти лет.
– У тебя забавные глаза, – выдал он в бездумной, прямой манере, свойственной детям.
