А раньше… революция, новое – бессознательно… революция, новое – гибнут от сознания.

Никогда не любила снобов.

21 января. Пунина из университета не сняли.

2 февраля. Мара рассказывает, что почти вся молодежь в школе, в институтах настроена крайне антисоветски, возмущаются, не стесняясь, и собираются на выборах зачеркивать всех кандидатов. Родственник Иры, студент, ездил на днях в Днепродзержинск (что это за город?[105]), там люди ходят с кистенями, подбрасывают детей, не имея возможности их кормить, подожгли райсовет и какое-то еще партийное учреждение.

На Кубани народ пухнет от голода[106]. Оттуда вернулась мать подруги девочек.

Я нашла свои дневники времен Японской войны[107]. Там я тоже ропщу на рабство! Да, мы, конечно, лягушки, просящие царя. В полном смысле этой басни. Наглядный урок несколько затянулся, тем прочней будет его действие.

Прочла с большим интересом небольшую брошюру, изданную Вольной философской ассоциацией в 1922 году, речи Андрея Белого, Иванова-Разумника и А.З. Штейнберга, посвященные памяти только что умершего Блока[108]. По мнению Р.В., Блок умер от «тоски беззвездной»[109]. Идея духовного максимализма, катастрофизма, динамизма была для Блока тождественна со стихийностью мирового процесса; «Вот почему так болезненно сжался Блок, когда знаменитый “Брест” стал ответом на его “Скифов”, когда в середине 1918 года уже ясно определились дальнейшие пути русской революции. Блок сжался и потемнел; горение кончилось, пепел оставался; медленно приступала к сердцу “беззвездная тоска”»[110].

А где-то сам Разумник Васильевич, один из миллионов мучеников? Жив ли?[111]

Недавно в газетах было извещение о расстрелах Шкуро, ген. Краснова и других. Я не стала читать, швырнула газету. Убивать людей через 30 лет после совершения преступления, si crime il y a[112], и с какой легкостью! Сердце захолонуло. Как они сюда попали? Неужели подлые французы их выдали? Какой позор!

13 февраля. Ляля Мелик ездила к мужу в Полтаву. И там по вечерам нельзя выходить. Грабежи, бандитизм.

Приехал Юрий 11-го на исполнение своей оратории[113]. Перед концертом я зашла к нему в «Европейскую» с девочками за билетами. Пришел и Кочуров. Юрий любит аудиторию и хорошо рассказывает. Он беседовал с Храпченко:

– Скажите, Михаил Борисович, могу я с вами говорить парадоксами?

– Пожалуйста.

– Могли бы вы объясниться в любви под гармонь?

– Думаю, что нет.

– Советская поэзия требует гармонь. А я не умею писать для гармони. Поэтому уж разрешите мне не тревожить советскую лирику.

В прошлом году (кажется) на Кавказе должны были состояться музыкальные декады азербайджанцев, грузин и армян. Юрий был в Тифлисе. Ссорились, кричали друг на друга, чтобы установить очередь. Один грузин ходил по комнате и кричал (с сильным акцентом): «Дружба народов! Фикция. Дружба народов! Фикция!»

12-го Юрий был у меня, привез детям сахару и печенья, опять много рассказывал, между прочим, очень остроумную отповедь, которой он ответил на речь Кабалевского о том, что Шостакович слишком под влиянием Запада, а Шапорин недостаточный новатор[114].

Юрий равнодушно не может говорить о Наташе и глубоко возмущен тем, что она не пускает Васю жить у него.

Он приезжал на исполнение оратории и для занятий с Вс. Рождественским. Он вновь принялся за «Декабристов», и Рождественский закончил ему либретто. Еще летом он говорил, что ему необходимо закончить оперу, это единственное наследство, которое он может оставить детям.

8 марта. Последние обывательские анекдоты: недавно, перед выборами, умер один из наших министров и, к своему удивлению, попал в рай. Ему там показалось скучно и захотелось посмотреть, каково-то в аду. Кто-то подвернулся и в окно показал ад: роскошно накрытый стол, цветы, вино и вокруг прекрасные и шикарные женщины. Очень ему понравилось там, и запросился он в ад.

– Смотрите, оттуда уже нет возврата, – ничего не слушает, просится в ад. Пошел в небесный местком, получил путевку в ад. Только это он переступил порог, набросились на него черти и начали рвать.

– Чего вы на меня навалились, я вовсе не к вам, я вон к тому столу…

– К столу? Ха-ха, да это же агитпункт!

И другой:

– Как вы поживаете? – Отлично.

– Получили комнату? – Нет.

– Есть у вас работа? – Тоже нет.

– Ну а карточка? – Какая же карточка, если я безработный?

– Радио слушаете? – Конечно; откуда же бы я знал, что мне живется отлично!

11 марта. У меня рабочая карточка (по Союзу писателей), по ней я получаю 600 гр. хлеба, половину отдаю Шуре и голодаю опять самым настоящим образом. Сегодня 11-е. 28 февраля я послала телеграмму Юрию, прося передать Васе, чтобы немедленно выслал деньги. Кроме длинной телеграммы, я ни от родителей, ни от деда моих бедных внучат ничего не получила.

Почти каждый день Мара ходит продавать мои книги, мне самой неловко, в Лавке писателей меня слишком хорошо все знают.

Это мучительно. А со стороны Васи и Наташи просто бесчеловечно по отношению к детям. Я измучена и истощена. Как быть дальше? Работы мне не найти, переводов нет.

На этих днях М.М. <Сорокина> зазвала меня к себе заняться спиритизмом. Она только этим и живет, т. к. духи ее успокаивают насчет сына, держат ее в курсе его передвижений, и если все осуществится, то это будет целое откровение.

Блюдечко бегало, я еле до него прикасалась. Путного ничего не выходило, на ее вопросы ответа не было. Я спросила, жив ли мой брат. Последовал ответ: «Вася Яковлев (брат) à Paris». – «Кто с нами говорит?» – и вот тут получилось самое странное: блюдечко поехало, и вышло: «Доша Квашнин!» Я об нем давным-давно не вспоминала, Мария Михайловна о существовании Евдокима Николаевича Квашнина-Самарина не знала совсем. «Когда я увижу брата?» – «Май 1947». Последнее, конечно, явно несбыточно. Как это объяснить? Что же мне делать дальше?

Была на днях в филармонии. Исполняли 3-ю симфонию Гавриила Попова. Вещь большая, крепкая. Четвертая часть очень хороша, но, по-моему, холодно это, меня не захватило. А м.б., я просто утомлена и настолько голодна, что уже не соображаю, и одни струнные немного однообразны. Кочуров восхищался новаторством Попова. В артистической, куда мы пошли с Натальей Васильевной, был Юрьев. Ему 76-й год, был удар в прошлом году, а вид великолепный. Рассказал мне, что пишет 3-й том воспоминаний[115], Институт театра и музыки заказал ему книгу «Школа русского актерства»[116], а на днях его просили прочесть в ВТО доклад на тему: «Истоки советского театра».

Люблю видеть людей, торжествующих над временем. К ним относится и Анна Петровна. – Clémence[117].

Юрьев сохраняет свое brio[118]. Прекрасно одет, чудесный бриллиантовый перстень на пальце.

1 марта в Союзе писателей был вечер одного стихотворения. А перед этим кое-кто говорил в ответ на доклад Друзина о советской поэзии. Между прочим, Раиса Мессер (партийная) сказала такую фразу: «Наши поэты что-то слишком успокоились за последние месяцы и ничего не пишут».

Я думаю после августовского постановления ЦК вряд ли захочется писать стихи.