Дверь открылась за его спиной, вошел Халим и сказал торжественно:
- Сергей Андреевич, пора.
Барин вздрогнул неестественно, допил вино:
- Но учти: если мне не понравится!..
Халим торжественно и мрачно сиял. Барин взял свечку и пошел за ним.
"Какая жажда чуда живет в человеке! - думал он. - С чего? От лени? От усталости? От бессмысленности проживаемых лет? И почему каждый, придумав чудо, немедленно задается вопросом, за что, я - и чудо?! Ведь вот Халим решился отдать мне, значит, боится. А я, похоже, и купился... Глупость какая..."
Он, однако, дрожал, лоб его покрывался потом.
"Не надо было напиваться..." - подумал он.
Било полночь.
Халим, напряженный, стоял возле двери в комнату, где был спрятан привезенный кол. Обернулся на Барина. Тот ответил ободряющей улыбкой.
Ждали.
Часы пробили двенадцать - и плод, висевший на колу, раскрылся. Из бутона, вместо цветка, выскользнула на пол прозрачная фигура, в которой сразу можно было распознать женщину.
- Ой! - хрипло сказал Барин.
- Вот, - прошептал Халим: видно было, что он не в первый раз наблюдает это превращение.
Женщина же, едва коснувшись пола, подняла лицо и застонала глухим голосом, от которого у Барина побежали мурашки по телу. Поднялась и пошла неслышно в столовую, дальше. Халим перекрестил ей спину и зашептал молитву, христианскую, но с такой страстью, с какой молятся только неверные. А она повела спиной, как от ласки, как будто только и ждала молитвы.
Часы пробили три.
Барина трясло: он не знал, как реагировать, только присутствие Халима мешало ему убежать вон.
А Халим, приготовивший план, молча и гадливо выжидал, когда женщина попадется в его ловушку.
Она заплакала, села на пол и стала гладить доски, как будто успокаивала, обещала, радовалась. Всплескивала руками и качала головой. Легла, закрыв глаза.
Барин успокоился: женщина была красива, огня изо рта не изрыгала. Ему стало интересно. Интереснее.
Часы пробили шесть, запел петух.
Халим обернулся на Барина.
Тот понял.
- Простите! - сказал он.
Женщина повернулась на звук его голоса, он отпрянул: глаза ее были слепы. Боже!
- Я хотел бы... - начал Барин, но прокричал второй петух, и женщина стремительно скользнула к стволу.
Халим пытался удержать ее, но она вырвалась и очутилась рядом с Барином.
- Я! - крикнул Барин, обхватил ее - и началась борьба.
Она вилась и выскальзывала из рук, он, стараясь удержать ее, почувствовал вдруг в себе азарт и желание показать силу.
Тело ее было в его руках, и он изнемогал от восторга и ужаса, когда оно становилось то жидким, то холодным, то обжигало огнем, но он уже увлекся и теперь не выпустил бы ее ни за какие богатства.
- Нет, нет, ну нет! - говорил и кричал он. - Стой!.. Какое тело, Господи!.. Халим, закрой форточку!.. Больно? Не буду... Что ты хочешь: чтобы я умер на месте? Любишь, когда мужчина плачет? Зачем, девочка?.. Глупо. Тише. Тише. Все будет хорошо, все-все... Все, что у меня есть, девочка! Тонкая... Кто еще у меня? Хорошая, это я... Господи, какое тело... Не пущу.
Она обмякла, поникла. Погасла.
- И ничего не надо объяснять, да? - говорил он. - Все хорошо.
- Кто ты? - она обняла его лицо прозрачными пальцами, и он увидел, как оживают ее слепые глаза, как проявляются в них прожилки.
Ему захотелось даже прочесть стихи, но он запутался в гекзаметрах и бросил.
Прокричал третий петух, женщина вырвалась-таки от Барина, но Халим накинулся на нее с сетью, заготовленной заранее, и она упала и покатилась по полу.
- Все, - Халим вытер лицо и мрачно смотрел на добычу. - Убить?
Барин осторожно распутал сеть, касаясь женщины мягко, нежно. Сказал:
- Больше ты не будешь исчезать. Ты - дома.
- Холодно, - сказала она.
Он взял ее на руки, пошел-понес к себе, осторожно целуя ее в висок. Обернулся на Халима:
- Кол! Сожги! - с таким выражением, как если бы кричал: "Победа!"
Халим долго сидел перед колом на дворе, думал. Потом взялся колдовать. Снял с шеи крест, чтобы не мешала чужая вера, сложил руки по-мусульмански, долго шептал молитву, раскачиваясь взад и вперед. Ждал еще чуда.
Чуда не получилось больше.
Он вздохнул, надел на шею крест и торжественно, теперь по-христиански крестясь и кланяясь, сжег кол в специально вырытой яме.
Барин лежал на спине и смотрел, как ест его женщина.
- Почему ты никогда не спишь? - спросил он и с удовольствием сытого провел ладонью ей по спине.
Она выгнулась от удовольствия.
- Кушай-кушай, - он убрал руку. - И ест, как нелюдь.
В окно был виден двор, покрытый снегом.
- А снегу-то! - сказал Барин. - Мы с ума сошли: пол-зимы дома, - и опять, пальцем, погладил ей спину. - Ну что: совсем ничего не помнишь?
- Нет, - она весело покачала головой.
- Жалко. Мне с детства хотелось уметь что-нибудь... "нечистое".
- Зачем?
- Я наколдовал бы женщину, которая принесла бы мне удачу. И если она полюбила бы меня, я сделал бы ее счастливой.
- Значит, уже не надо колдовать, - она обняла его, целовала ему руку, ласкалась.
- А чего бы ты хотела? - спросил Барин по-барски.
- Жить, - она ответила без паузы.
- Умница, - он рассмеялся и ласково прижал ее к себе.
Они не видели, что в щель двери за ними смотрит Халим. Он теперь постоянно следил за ними. О чем он думает, было неясно: он умел делать бесстрастное лицо.
Но - подсмотрев за ними - Халим шел в прихожую, где стояло зеркало в серебряной оправе, и там; от души, не стесняясь (он знал, что они не придут), рассматривал себя. Делал выражения лица, осанку.
Странно, но ему больше всего нравилось, когда лицо его становилось сладким и слезливым, нежным.
Как сахар.
Как сливовый отвар.
Потому что после такого "отвара" ему хотелось плакать и грустить о себе.
И он успокаивался, забывал о Барине, мел полы под свою, нехристианскую песню.
А потом опять шел подглядывать.
Мари и Барин, наконец, выбрались из спальни и пошли осматривать остальные комнаты дома. В доме шел ремонт, видимо, давно. Можно было разглядеть остатки старого устройства и комнаты, почти готовые.
- Здесь будет камин, - показывал Барин. - Придется пробить крышу, но я знаю мастера, сделает. Двор накроем стеклом, и там будет оранжерея. Скоро опять будут модны оранжереи, я всегда чувствую! - он был горд и доволен своим "творчеством".
