– Откуда извлекает?
Цветочек остановилась и уперлась в меня подозрительным взглядом.
– Марк, скажи, пожалуйста: что ты помнишь? Опиши последнее событие перед тем, как ты очнулся в палате.
– Ну… я ехал по трассе и влетел в чертов КамАЗ. Меня ведро отвлекло. Нет, не ведро, а мазерати! На нем еще мажор ехал, чтоб ему пусто было. И дороги не освещены как следует. Нашего мэра надо гнать в шею за такое освещение.
– На чем ты ехал? – нахмурила лобик Света, и глаза ее сузились до размера щелок.
– На форде на своем. Ему, наверное, звездец настал. Так ведь?
– Ты помнишь дату, когда это случилось?
– Эм-м-м… двадцать первое. Вторник.
– Двадцать первое – что?
– Мая, что же еще? – разозлился я.
– Спокойно, Марк, спокойно, – Цветик снова принялась оглаживать меня по рукам, успокаивая, как щенка. – А год помнишь?
– Год?!!
На этот раз я похолодел по-настоящему. Все увиденное мной за это утро начало складываться в цельную картинку. Ответ на незаданный вопрос был уже очевиден: кома. Но сознание отказывалось в него поверить.
– 2013-й, – сообщил я упавшим голосом.
– Вот и хорошо, – заверила меня Света, подталкивая к палате теплыми мягкими ладонями, от которых пахло цветочным лосьоном. – Вот и славно. Вот и замечательно. Сейчас доктор к нам подойдет, он тебе все-все расскажет.
– Я не собираюсь его полдня дожидаться, – буркнул я. – Пошли к нему в кабинет, я сам с ним поговорю.
– Он уже идет, Марк, – уверила меня Цветочек. – Пять минут, и Джон Викторович будет на месте. Сейчас сам убедишься.
Не знаю, что меня больше уверило – ее успокаивающий тон или немыслимое сочетание имени-отчества эскулапа, но так или иначе я подчинился. Мы вновь переступили порог палаты. За время моего отсутствия комната почти не изменилась. Разве что вместо тертого линолеума пол укрывал ламинат – в точности такой, какой был в палате, где я давным-давно провалялся несколько суток после сотрясения мозга.
Цветочек тоже изменилась, едва переступив порог помещения. На месте комбинезона вновь возник фривольный халатик, волосы спрятались под чепчиком с маскарадным красным крестом, а длинные стройные ножки оказались затянутыми в чулки с крупной сеткой – на сей раз не белые, а кроваво-красные. Губы девушки запунцовели яркой помадой, а веки украсились густыми тенями и озорными черными стрелками. Так вот, значит, каким я хочу видеть медперсонал, да? Ну что ж, после знакомства с немецким кинематографом этого следовало ожидать.
Интересно, Света сама сейчас видит, как выглядит в моих глазах? На прямой вопрос я не решился, предположив, что ответ мне не понравится. Вместо этого я поинтересовался у медсестры, где тут можно отлить. Судя по вытаращенным глазкам, меня ждал ответ в духе «Земля вращается вокруг Солнца», но тут нас внезапно прервали.
– Здравствуй-те, Марк! – раздалось с порога. – Как вы себя чувствуе-те?
В палату шагнул высокий румяный мужчина средних лет. Белый халат небрежно накинут на трикотажный костюм. Над гладко выбритым лицом с высоким лбом и глубоко посаженными глазами топорщится ершик рыжеватых, колких, как проволока, волос. Губы искривились в улыбке, однако белесые голубые глаза смотрят внимательно и очень серьезно.
– Позволь-те представиться, – продолжил вновь прибывший, выговаривая каждое «те» столь усердно, как сам бы я выговаривал «позвольте-с», «разрешите-с» и «будьте любезны-с». – Хартли Джон Викторович. Я ваш врач, Марк… Витальевич. Нет-нет, не вставай-те, пожалуйста, прошу вас. Нам нужно о многом поговорить. И, поверь-те, вам лучше остаться в сидячем положении. Светлана, можешь идти.
Цветик послушно кивнула и засеменила к выходу, покачивая на ходу полными бедрами. Уже у порога она обернулась и кинула мне сочувственный взгляд. Я было ухватился за него, но девушки след простыл. Мы остались наедине с Хартли, и я уже знал с тупой необъяснимой уверенностью, что ничего хорошего сейчас не услышу.
***
Доктор подтащил один из стульев поближе к койке и оседлал его, выставив спинку вперед. «Защитная поза. Дружить со мной он не собирается», – припомнил я грамматику невербального языка. Я отплатил доктору той же монетой, усевшись по-турецки и скрестив руки на животе. Несколько минут мы разглядывали друг друга в напряженном молчании. Наконец доктор заговорил тихим голосом:
– Понимаю, что у тебя накопились вопросы, Марк. Но давай-ка я для начала расскажу, что такое НРК. Фрагментарная амнезия, или нейроколлапс, – результат информационного перенасыщения, довольно распространенное последствие нарушения нейронных связей в корково-подкорковом слое головного мозга.
– Что, очередная чума XXI века? – насторожился я.
– Скорей диабет XXI века, – усмехнулся Джон Викторович. – Только не сахарный, а информационный. Наверное, с течением времени человечество адаптируется к новым условиям, но вот сколько это займет времени – поколение или два, – на этот вопрос пока не может ответить никто.
– Хорошо, а что у нас вместо инсулина?
– К сожалению, ничего, – развел руками врач. – Единственный способ борьбы с нейроколлапсом на сегодняшний день – это его профилактика. Мы рекомендуем избегать перенасыщения информацией, сильных эмоциональных потрясений, исключить профессиональную деятельность, требующую постоянного вовлечения в ноусферу…
– В ноосферу? – переспросил я. – Я не ослышался?
– НоУсферу, – поправил Джон Викторович. – Марк, честно признаюсь, у меня сейчас нет времени рассказывать вам обо всем, что случилось за последние шестьдесят два года.
– Шестьдесят два года!!! – вскричал я, вскочив с места.
– Вот видите, в какое положение вы меня ставите, – Хартли скривил лицо в кислой гримасе. – Мой профессиональный долг требует соблюдать покой пациентов, а вы понуждаете меня нарушать вашу информационную диету.
– К черту диету! Рассказывайте! Какой сейчас год? Что со мной? Я был в коме?
Джон Викторович сделал несколько успокаивающих жестов, как бы загоняя меня обратно на койку, но подчинения, разумеется, не дождался. Ноги сами понесли меня в челночную ходьбу по периметру больничной палаты. Понаблюдав за моими метаниями, доктор смирился с отказом и продолжил говорить, не выпуская меня из виду и вращая головой вслед за мной, как подсолнух за солнцем:
– Тебе сейчас 92 года, Марк. Я понимаю, что смириться с этой мыслью поначалу будет непросто. Но придется. Как и свыкнуться с тем, что обращение на вы давно вышло из обихода. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я перестану коверкать речь архаизмами?
– Валяй-те, – поддразнил я доктора.
– Ни в какой коме ты не был. Наш регистратор подготовил для меня краткий фарватер твоего жизненного пути на десять маяков, и я с ним ознакомился, прежде чем нанести тебе визит. Ты прожил долгую и в меру насыщенную жизнь. Наверное, мог бы прожить еще полвека: современный уровень развития геронтологии позволяет дотянуть до 130–140 лет. Однако нейроколлапс… – доктор вновь развел руками, будто не найдя правильных слов.
– Вы хотите сказать, что жить мне осталось недолго, – догадался я.
– Совершенно верно. Чем особенно неприятен нейроколлапс – так это рецидивами. Собственно, из-за повторных приступов мы (я имею в виду научное сообщество) не можем изучить этот недуг в достаточной степени, чтобы противостоять ему во всеоружии. Вслед за первым приступом вскоре наступает второй.
– Значит, это еще и инсульт XXI века, – мрачно заметил я, остановившись на полдороге от одной стенки к другой.
– Можно и так сказать. Прискорбно сообщать тебе об этом, но второй приступ почти гарантированно сводит пациента в могилу.
– И как скоро произойдет второй приступ? – спросил я, чувствуя, как холодеет моя спина. Завидев, что Хартли в очередной раз собирается развести руками, как если бы собирался взлететь, я остановил его жестом: – Нет-нет, Джон, хватит махать крыльями! Скажите честно.
Врач послушно сложил руки на спинке стула. Я невольно перевел взгляд на его ладони: по виду они довольно сильно контрастировали с молодым лицом Джона. На первый взгляд-то ему не больше тридцати, а вот сколько на самом деле?
