Итак, жизнь на Принценалле шла без Дональда - хотя благодаря Зденко он все время незримо там присутствовал, - и мы должны признать, что отсутствие младшего из бр.Клейтонов никого особенно не удручало. И уж меньше всего, конечно, Августа.

Ему теперь жилось превосходно. То и дело слышался его жирный смех. Впрочем, его впрямую провоцировал Роберт Клейтон. Мальчишка нравился ему: в школе он хорошо продвигался вперед и в выборе окружения проявил одаренность, как уже отмечал учитель Петшенка; только толстяк был несколько ленив и увиливал от тенниса, так же как от верховой езды.

Раздумывая об этом, Роберт Клейтон оглядывался назад, и ему приходило в голову, что Дональд никогда не водил в дом своих друзей. Сейчас этот вопрос обернулся против него самого, против Роберта: ему тоже некого было назвать в этой связи. Однако Хвостик. Им Роберт даже гордился. Но ведь они жили вместе, он и Дональд, вот в чем дело. Это заменяло им отсутствующее общество. Из молодых людей, входивших в комитет "Танцевальных вечеров", никто не примкнул к Дональду. Это был результат их жизни вдвоем, сейчас Роберт отчетливо это понимал.

И еще понимал, что с этой жизнью покончено.

Дональду необходимо жениться.

Эта идея вдруг показалась ему решением всех наболевших вопросов.

Таким образом, бр.Клейтоны были сейчас разделены не только пространственно. Да, теперь, в той точке, которой они достигли, прежнее положение дел едва ли можно было бы вернуть. Никто бы не поверил, будто это обстоятельство не причиняло Роберту никаких неудобств. Ибо дар предвидения заводил Роберта достаточно далеко. Он сознавал также, что ситуация остается непроясненной только ввиду отсутствия Дональда; долго так продолжаться не может, ибо отсутствие это будет кратким - это Роберт ощущал постоянно. Но его способность наслаждаться прекрасной оболочкой (как это отлично сумел сделать Хвостик в известный нам вечер), здесь и сейчас являющей себя во всей своей сиюминутной красе, может быть, никогда прежде не проявлялась так ярко; жизнь человека его склада, обремененная далеко идущими планами, мало была пригодна к тому, чтобы проявлять подобные способности. Хотя надо сказать: кто никогда вовсю не пользовался ими, этими способностями - зачастую они зовутся легкомыслием, - тот никогда не жил по-настоящему и ничего не видел в этом мире, хотя его и тянуло в Бейрут, в Испанию или к тринадцати Слуньским водопадам в Хорватии. Ибо весь этот мир со всеми своими "глубинами" (с которыми покончено раз и навсегда) содержится в прекрасной оболочке женщины, а кто не верит, пусть, если хочет, спросит художника.

Здесь Роберту Клейтону было далеко до совершенства. Иначе он бы наслаждался цветением сирени не меньше, чем Брубек. Но он не желал ничего замечать, он хотел только утвердиться, и по возможности еще до возвращения Дональда.

Так мы опять добрались до Моники. Брак с Робертом был для нее очевидностью. Пожалуй, даже чересчур. Это была слишком хорошая партия. Моника, так сказать, переступила границу декорума. Женщин, даже в их страстях, преследуют честолюбивые устремления, и, если сами они ничего собой не представляют, они все равно стремятся ни в коем случае не уронить свое достоинство. Она немного упрямилась. Роберта это сковывало, и он, мужчина нордического типа, которые по природе своей в отличие от южан не ведут себя с женщинами нагло, а потому нередко попадают в смешное положение, все эти капризы принимал слишком уж всерьез.

Ибо с недавних пор она стала придавать еще больше значения своим делам, чем прежде, и Роберту частенько приходилось жить в воздержании. Впрочем, здесь не обошлось без консультации с госпожой Генриеттой Фрелингер. Подобные советы часто бывают злыми, высокомерными, идущими вразрез с инстинктом, пусть даже с инстинктом эротически-честолюбивой лунатички, балансирующей на самом краешке своего стремления ввысь и вовне (такие всегда вовремя входят в окно комнаты). Советчица в подобных случаях по большей части бывает опьянена здравым смыслом и чувствует себя вдобавок прокурором и защитником всего женского пола, подстрекаемая собственными упущенными честолюбивыми возможностями.

И все-таки Моника была счастлива, и из всех персонажей, участвующих или играющих роль в нашем повествовании, в своем восприятии сирени была ближе других к привратнику Брубеку. Иной раз ее возросшее спокойствие и собранность касались даже тех растений, что в горшках и кадках стояли на мощеном дворе привратницкого домика, в луже, которая, хоть и была невелика, умудрялась отражать небо. Нечто похожее можно сказать и о Монике в ее пестром шезлонге на террасе. Теннисные мячи, ударяясь о тугую ракетку, издавали округлый, полный, сильный звук. Сейчас она услышала, как Роберт в качестве судьи определил положение:

- Thirty all [Тридцать. Игра окончена (англ.)].

Однако не была еще окончена та настоящая игра, в которой и мы принимаем участие, далеко не окончена, но и на месте она не стояла, она шла к концу. Решение уже было принято. Хотя после этого, после того, что мы называем решением, дальнейшее существование и есть, собственно, самый решающий фактор, только тут в этой, уже брошенной на стол карте и кроется окончательный выигрыш и проигрыш. Лишь наивность драматургов может питать их веру в то, что за опустившимся в их пьесе занавесом ничего уже больше не происходит. Мало-мальски опытному создателю добротных романов такой чепухи не внушишь.

Ибо не только пароход "Кобра" бороздил морскую гладь, но также неудержимо текущее время словно между прочим выявляло все новые бесчисленные детали, так что можно было свести знакомство с целой массой людей, а не только с доктором Харбахом из Мюнхена или в один прекрасный день прийти в некоторое замешательство оттого, что внутренние помещения корабля выглядят совсем по-другому, чем вскоре после посадки, когда багаж только был еще доставлен в элегантные каюты. Теперь уже все расхаживали по хорошо изученным каютам и салонам, как по собственной квартире. На пароходе был даже - сразу за кафе - "Американский бар", казавшийся Дональду презабавным, в особенности высокие табуреты в этом баре.