ВФ. Вообще русская литература девятнадцатого века страдала изрядной долей самобичевания, самокопания...
СШ. Они как будто состязались! Тут же не само-... Они же других бичевали. Они как будто состязались в том, чтоб как можно больнее кого-то оскорбить, унизить.
ВФ. Не очень согласен. Потому что они ведь всё писали из себя. Вообще любой талантливый автор пишет всё из себя и про себя, и для себя.
СШ. Да. "Госпожа Бовари - это я".
ВФ. Это самоизъявление, конечно.
СШ. Возможно. "Обломов" - пасквиль на русского человека, на русский характер. Поехали дальше. "Отцы и дети" Тургенева - пасквиль на молодёжное демократическое движение. Лесков, романы "На ножах" и "Некуда"... то же самое - типичные пасквили! Разве все демократы, вся молодёжь были таким уродами, недоумками и клоунами? Нет, никогда не соглашусь это не так! Дальше. Великий писатель Фёдор Михайлович Достоевский. Роман "Бесы" - типичный пасквиль на молодёжное, на демократическое движение.
ВФ. Не только "Бесы".
СШ. А Василий Васильевич Розанов знаете, что про Достоевского написал? Он написал: "Достоевский, как пьяная нервная баба, вцепился в сволочь на Руси и стал пророком её". Ну, вот так: Достоевский - пророк русской сволочи...
ВФ. Стас, ты так об этом говоришь, как будто сам не пасквилянт. И в то же самое время ты позиционируешь себя как пасквилянта. Значит, пасквилянт - он пасквилянт в отношении всего и в отношении себя и своих собратьев... Слушайте, это какое-то тотальное...
СШ. Да, тотальное отрицание, тотальный негативизм...
ВФ. Но с секретом каким-то...
СШ. Возможно. Ну, может быть, раскроем секрет, может, не раскроем - это как получится. Вот, величайший пасквилянт, конечно же, Салтыков-Щедрин! Любое его сочинение - это типичный-типичный пасквиль! Тот же самый Василий Васильевич Розанов, которого я сегодня несколько раз уже упоминал, про Салтыкова-Щедрина написал: "Как матёрой волк, он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу". Круг замкнулся. Это девятнадцатый век. Понятно, там были ещё, конечно, персонажи, чрезвычайно любопытные. Двадцатый век тоже...
ВФ. Я больше не могу. Я хочу в духе старых советских традиций сразу воззвать: где позитив?
СШ. Где позитив?
ВФ. Да и капитализм тоже это не переносит, он тоже требует успешности, света в окошке, в конце тоннеля...
СШ. Хорошо, давайте я ещё раз поменяю пластинку, и мы будем постепенно переходить к позитиву (оба смеются.). Ну, понятно, что Булгаков с его "Театральным романом" - это тоже типичный пасквиль. Конкретный театр - МХАТ - упоминается в романе Булгаковым, это все знают. Пасквилянтами были Пастернак, Солженицын, Андрей Платонов...
ВФ. Булгаков точно пасквилянт. Скажем, то, что я читаю про Станиславского в "Театральном романе", конечно, это пасквиль.
СШ. Они все пасквилянты: то же самое и Солженицын, и Андрей Платонов, и Пастернак - сколько угодно. Не суть важно. Я просто хотел сказать, что сейчас перед вами сижу - наследник великой русской пасквильной традиции.
ВФ. Ах, вот вы куда!
СШ. Да, хотели позитива - вот вам, пожалуйста! Но к чему такая длинная преамбула? Дело в том, что эти два соображения: первое соображение - то, что пасквиль - такой же литературный жанр, как и все остальные жанры, и второе: то, что великая русская литература - есть литература пасквильная, в большинстве своём, - эти два соображения оказались для меня чрезвычайно плодотворными, чрезвычайно конструктивными. Дело в том, что лет шесть назад я начал писать некий текст... ну, я сразу понял, что я пишу роман... некий текст... вот я написал несколько страниц и вдруг остановился... это прозаический текст, естественно, раз роман... и вдруг остановился, я не знал, куда мне дальше вести, куда мне дальше идти. До тех пор, пока я не понял жанровое определение этой вещи. Как только я осознал, что это по жанру роман-пасквиль, у меня мгновенно всё выстроилось. Выстроилось само собой, появились персонажи, появился сюжет, крепкий достаточно сюжет. Появились характеры. Я сразу понял, что я просто обязан туда ввести целый ряд реально существующих деятелей петербургской культуры - писателей, композиторов, философов, художников.
ВФ. Но это прототипы? Это не документалистика?
СШ. Нет. Они появились под своими именами, под своими фамилиями.
ВФ. Под своими личными именами?
СШ. Конечно! В этом именно смысл! То есть пасквиль есть пасквиль! Жанр обязывает, положение обязывает, понимаете...
ВФ. Я не спрашиваю список...
СШ. Я могу кого-то назвать, это совершенно не секрет, потому что роман существует в Интернете...
ВФ. Дорогие телезрители, приготовьтесь!
СШ. ...нет ли вас там...
ВФ. ...да, вероятно, кто-то попал под пристальное око и трепетное перо нашего пасквилянта. Пожалуйста.
СШ. Ну, я полагаю, что многие люди, многие персонажи читали, на самом деле, этот роман и знают прекрасно, что они являются персонажами этого романа. Вот. И понятно, что весь список сейчас навскидку я не воспроизведу, конечно. Но там есть Виктор Топоров, Сергей Носов, Павел Крусанов, Дмитрий Голынко-Вольфсон, Александр Секацкий - философ, Глеб Морев - то же самое философ, покойный поэт Гена Григорьев, Наль Подольский - прозаик. Ну и т.д. Список достаточно большой.
ВФ. Но там, в основном, твои собратья по цеху, то есть это писатели?
СШ. Ну, не знаю, например, Юрий Касьяник - фортепьянный композитор-импровизатор. Философы Секацкий и Морев...
ВФ. Ну, гуманитарии?
СШ. Гуманитарии, конечно.
ВФ. Жалко!
СШ. Что вас там нет?
ВФ. Нет, я не про себя. Я про более широкий круг в социальном плане.
СШ. Ну, этот роман, конечно, был литературоцентрическим, он такую направленность имел вполне сознательно - так он создавался, так он писался. Там... я начал говорить, что выстроился сам собой сюжет. Сюжет там из разряда вечных: пришествие Дьявола, пришествие в наши дни, в наш социум. Куда он может прийти? Он может прийти к тому, кто его больше всего ждёт, кто его призывает. Он приходит к нашей петербургской интеллигенции. Одна из ключевых, предфинальных сцен романа происходит в арт-клубе "Борей" (Литейный, 58). Естественно, люди, прочитавшие этот роман, персонажи романа очень сильно на меня обиделись, очень сильно были возмущены. Это знаете, как у Козьмы Пруткова, его афоризм: "Щёлкни кобылу в нос - она махнёт хвостом". Так вот и я щёлкнул петербургскую литературную кобылу в нос - она махнула хвостом так, что чуть не снесла мне башку. А может, и снесла. Просто я этого до конца не осознал.
