– Но признаешь, что Зара считает именно так, – заметила Эмма.

– Я никогда ничего ей не рассказывал, – сказал он.

– Может, ты понимаешь, почему я никак в толк не возьму, как ты мог выбрать ее – а не Кристину, – сказала Эмма.

Диего напрягся – и завопил. Эмма забыла, как быстро, несмотря на мощное телосложение, он может двигаться: Диего отскочил назад, отчаянно ругаясь и дергая левой ногой. Бормоча от боли ругательства, он сбросил ботинок. По лодыжке Диего спешно маршировали вверх колонны муравьев.

– Ох ты ж боже ты мой, – сказала Эмма. – Ты, наверное, наступил на муравейник. Ну, знаешь, нечаянно.

Диего, все еще ругаясь, стряхнул с себя муравьев. Он сбил верхушку грязевого холмика, и оттуда так и повалили насекомые.

Эмма отступила на шаг.

– Не волнуйся, – заметила она, – они не ядовитые.

– Ты заманила меня на муравейник? – Диего уже сунул ногу назад в ботинок, но Эмма знала – если не применить ираци, укусы будут чесаться еще несколько дней.

– Кристина заставила меня пообещать, что я тебя не трону, так что пришлось подойти творчески, – сказала она. – Не следовало тебе врать моей лучшей подруге. Desgraciado mentiroso[25].

Диего уставился на нее во все глаза.

Эмма вздохнула.

– Надеюсь, это значило то, что я думаю. Ужасно было бы обозвать тебя просто ржавым ведром или типа того.

– Нет, – сказал Диего. К ее удивлению, в его усталом голосе звучало веселье. – Это значило именно то, что ты думаешь.

– Прекрасно. – Она зашагала назад к дому. Эмма отошла так далеко, что еще пара шагов, и она бы уже не услышала оклик, и тут Диего позвал ее. Она обернулась и увидела, что он стоит там же, где она его оставила – судя по всему, не обращая внимания ни на муравьев, ни на палившее его плечи жаркое солнце.

– Поверь, Эмма, – сказал он достаточно громко, чтобы она услышала, – никто сейчас не ненавидит меня сильнее, чем я сам.

– Ты правда так думаешь? – спросила она. Эмма не кричала, но знала, что Диего услышит. Тот молча посмотрел на нее долгим взглядом, и она ушла.

Жара не спадала до раннего вечера, когда с океана нагрянул шторм. Центурионы ушли до полудня, и Эмме ничего не оставалось, кроме как с тревогой наблюдать из окон за тем, как солнце на горизонте скрывается за черно-серой грозовой грядой, то и дело вспарываемой молниями.

– Думаешь, с ними все будет в порядке? – спросила Дрю, теребя рукоять своего метательного ножа. – Разве они там не в лодке? Похоже, шторм будет сильный.

– Мы не знаем, что именно они делают, – сказала Эмма. Она чуть было не прибавила, что благодаря высокомерному стремлению Центурионов скрыть свои занятия от Сумеречных охотников Института, очень трудно будет их спасти, если что-то опасное и правда случится – но увидела выражение лица Дрю и сдержалась. Дрю чуть ли не молилась на Диего – несмотря ни на что, он мог до сих пор ей нравиться.

На миг Эмме стало стыдно за муравьев.

– Все с ними будет в порядке, – заверила Кристина. – Центурионы очень осторожны.

Ливви позвала Дрю с собой к забору, и та зашагала туда, где на тренировочном мате стояли Тай, Кит и Ливви. Каким-то чудом Кита удалось убедить одеться в тренировочный доспех. С этими светлыми кудрями и угловатыми скулами он как мини-версия Джейса, – весело подумала Эмма.

За их спинами Диана показывала Марку тренировочную стойку. Эмма удивилась – секунду назад там был Джулиан. Она была в этом совершенно уверена.

– Он пошел проверить, как там твой дядюшка, – сказала Кристина. – Он не любит штормов или что-то в этом роде.

– Нет, это Тавви не… – Эмма осеклась. Тавви сидел в углу тренировочного класса и читал книгу. Она вспомнила все те случаи, когда Джулиан исчезал во время грозы, утверждая, что это Тавви их боится.

Она сунула Кортану в ножны.

– Еще вернусь.

Кристина с беспокойством проводила ее взглядом. Кажется, никто больше не заметил, как Эмма выскользнула из тренировочного класса в коридор. Сквозь освещавшие его тяжелые окна лился странный серый свет, подсвеченный серебристыми искрами.

Она дошла до двери в мансарду и взбежала по лестнице; хотя она и не пыталась скрыть звук своих шагов, ни Артур, ни Джулиан, казалось, не заметили, когда она вошла.

Окна были плотно закрыты и заклеены бумагой – все, кроме одного, над столом, за которым сидел Артур. С него бумага была сорвана, и за стеклом виднелись бегущие по небу тучи, сталкивавшиеся и расплетавшиеся, словно толстые мотки черной и серой пряжи.

На нескольких принадлежавших Артуру столах валялись подносы с несъеденной едой. В комнате пахло гнилью и плесенью. Эмма сглотнула, подумав, не зря ли она пришла.

Артур обмяк в своем рабочем кресле, тонкие волосы ниспадали ему на глаза.

– Хочу, чтобы они ушли, – говорил он. – Мне не нравится, что они тут.

– Я знаю, – произнес Джулиан с поразившей Эмму нежностью. Как он мог не злиться? Она сама злилась – злилась на все, что сошлось воедино, чтобы принудить Джулиана повзрослеть на годы раньше, чем следовало. На все, что лишило его детства. Как мог он смотреть на Артура – и не думать об этом? – Я тоже хочу, чтобы они ушли, но не в моих силах их отослать. Придется нам потерпеть.

– Мне нужно мое лекарство, – прошептал Артур. – Где Малкольм?

Эмма поморщилась от боли, увидев выражение лица Джулиана, и Артур вдруг как будто ее заметил. Он поднял глаза, глядя на нее… нет, не на нее. На ее меч.

– Кортана, – сказал он. – Работы Велунда Кузнеца, легендарного создателя Экскалибура и Дюрандаля[26]. Говорят, она сама выбирает хозяина. Когда Ожье[27] занес ее, чтобы зарубить на поле боя сына Карла Великого, явился ангел и сломал этот меч, и сказал ему: «Милосердие лучше мести».

Эмма посмотрела на Джулиана. В мансарде было темно, но она видела, что он судорожно сжимает кулаки. Он что, злится на нее за то, что она за ним пошла?

– Но Кортану никогда не ломали, – сказала она.

– Это просто история, – отозвался Джулиан.

– В таких историях заключена истина, – произнес Артур. – В каком-нибудь из твоих рисунков, мальчик мой, сокрыта истина, или в закате, или в куплете из Гомера. Выдумка тоже истина, хоть она и не является фактом. Если ты веришь только фактам и забываешь об историях, твой мозг будет жить, но сердце умрет.

– Я понимаю, дядюшка, – устало сказал Джулиан. – Я еще вернусь. Поешь, пожалуйста. Хорошо?

Артур уронил лицо в ладони, качая головой. Джулиан двинулся через комнату к лестнице; на полпути он схватил Эмму за запястье и потянул за собой.

Он не прилагал настоящей силы, но Эмма все равно пошла следом, с изумлением чувствуя его руку у себя на запястье. Теперь он дотрагивался до нее, только чтобы нанести руны, и она скучала по прикосновениям, к которым привыкла за годы их дружбы: погладить по предплечью, постучать пальцем по плечу. Их тайный язык: писать пальцами на коже друг у друга слова и буквы, незаметно для остальных.

Казалось, прошла целая вечность. И теперь от того места, где они прикасались друг к другу, вверх по руке Эммы бежали искры. Ее охватил жар, странное жгучее чувство… и смятение. Когда они прошли в парадную дверь, Джулиан сжал пальцами ее запястье.

Когда дверь за ними закрылась, Джулиан отпустил Эмму и повернулся к ней лицом. Воздух был густым и тяжелым и почти ощутимо давил на кожу. Дорога была скрыта в тумане. Эмма видела, как на берег набегают вздымающиеся серые волны; отсюда каждая казалась не меньше горбатого кита. Еще Эмма видела луну, отчаянно пытавшуюся выглянуть из-за облаков.

Джулиан тяжело дышал, словно только что пробежал несколько километров. Воздух был влажным, и его футболка прилипла к груди, когда он прислонился к стене Института.

– Зачем ты пришла в мансарду? – спросил он.