— Эм, простите, — не выдержал я, — но что все это значит? И кто вы такой?

— Как кто? Привратник я. Ты же умер? Значит, надо теперь тебя куда-то девать.

— А какие альтернативы? Рай и ад?

— Не совсем, — усмехнулся мужичок. — Душа должна отправиться на перерождение, а вот в кого, куда и какая в дальнейшем тебя ждет судьба — это уже зависит от того, как ты жил. Если праведник — пойдешь направо и новая жизнь у тебя будет спокойной, сытой, не совсем без проблем — такого не бывает, — но без крупных неприятностей — это гарантировано. Если жил грешно — пойдешь налево. Там спокойной жизни не будет. Болью и бедами будешь искупать свои прошлые грехи. Так вот.

— Понял, не дурак, — покивал я. — И как вы грехи мои будете рассчитывать? Для этого что, формула имеется?

Мужичок фыркнул, хлопнул ладонью по книге, и та сразу уменьшилась раз в десять, а на краю стола возникли весы с двумя чашечками и две серебряные мисочки с черными и белыми камнями. Мужичок эти камни высыпал на чаши весов, те немного покачались и остановились, причем стрелка весов указывала точно на середину пластинки с делениями.

— Очень интересно. Редко у нас бывают такие души, в которых дурного и хорошего намешано поровну. Обычно стрелка хоть на ширину волоса, но в какую-нибудь сторону склоняется, а тут…

— И что теперь? Куда мне?

— А куда хочешь — туда и ступай. Выбор стороны за тобой. Даже мир тебе позволено выбрать самому.

— Мир? — я удивился. — Их что, несколько?

Теперь надо мной откровенно смеялись.

— Их великое множество. Видишь, справа колонны из желтого мрамора с золотыми прожилками? Это миры, полные волшбы и чудес магических. А те, что белые с голубыми узорами, — технические, как тот, в котором ты родился. Цветы на них — это существа, что ждут своего рождения. Если цветок открыт, значит существо вот-вот родится, и душа, коснувшись его, получит новое вместилище. Слева тот же принцип, только магические миры — темно-зеленые, с черными прожилками, а технические — черные с красным. Одинаковые рисунки прожилок обозначают один мир, ведь в любом мире должны быть и добрые, и заблудшие души. И еще подскажу тебе, по доброте своей, если вдруг захочешь налево пойти: чем ярче и крупнее камень в цветке, тем труднее жизнь будет, а чем дороже металл — тем мучительнее смерть. Иди теперь, выбирай.

Разумеется, налево идти я не собирался. Потоптался на месте, разглядывая светлую сторону.

— Сколько у меня времени?

— Да сколько угодно, — мужчина развел руки. — Такого понятия, как время, здесь не существует. И еще я сделаю тебе подарок, раз ты позабавил меня беседой: ты будешь помнить часть своей прошлой жизни и в новой. Иди.

Ну я и пошел. Вернее, полетел, петляя меж колонн, то опускаясь ниже, то поднимаясь вверх. Цветов раскрытых было много, отличались они цветом, размером и количеством лепестков, так что я никак не мог решиться на какой-нибудь из них. Я даже мир никак выбрать не мог: то в магический хотел попасть, то боялся неизвестности, все-таки магия — это что-то из разряда сказок.

Не знаю, как долго я летал между столбами, просто в какой-то момент понял, что стола с привратником уже не видно, а конца-краю залу с колоннами нет. Повертевшись на месте, я вдруг увидел сухой цветок. Это зрелище показалось мне настолько странным, что я даже не обратил внимания на колонну, на которой рос этот цветок. По виду он напоминал лилию, только изрядно засохшую и потерявшую естественный цвет. Серо-коричневый, он жалко свисал со стебля, словно вот-вот готов был осыпаться. И так мне стало жалко этот цветок — просто не передать. Не слишком понимая, что делаю, я протянул к нему руку, коснулся, и… белый водоворот закружил меня, чтобы изо всех сил приложить о землю.

— Куда ты, дурак, лезешь! — орал мужчина, стоя надо мной. Рядом кто-то утробно ревел, словно разъяренный медведь. — Матильда! Где ты?! Убери его с глаз моих! Навязали дебила на мою голову! Генри, тащи веревки, эту заразу надо привязать!

Я уже открыл рот, желая сказать, что привязывать меня не надо и я не зараза, как понял, что это не про меня. Мужчина, выкрикивая последнюю фразу, сделал шаг в сторону, и я увидел рвущуюся с цепи и ревущую во всю глотку зверюгу. Хорошо, что я в тот момент сидел, потому что иначе точно упал бы. Если мне не изменяет память, такой зверь в геральдике назывался грифоном: львиное тело, голова и крылья огромного орла, а уж ярости — на сто хищников хватит. Одним словом, кошмар.

— Ах ты, горюшко мое, — запричитала рядом немолодая женщина, подхватила меня под руки, помогая встать. — Пойдем, дурачок, я тебе покушать дам. Ай, бедовая твоя головушка, чего же ты к зверю полез? Он же сожрет и не подавится.

Она еще что-то там причитала, а я шел за ней и оглядывался. Во дворе трехэтажного дома, выстроенного в викторианском стиле, крутилось много людей. Мужчины тащили веревки к грифону, громко переругиваясь, а женщины стояли в стороне, с интересом глядя на все происходящее. На женщинах были надеты неяркие платья, темные фартуки и белые чепцы, а на мужчинах — коричневые или серые рубахи с темными жилетками и темные брюки. Только один, тот, кто орал на меня, был одет более ярко: на нем красовался темно-синий колет и брюки в тон, а рубашка с кружевным воротником была белоснежной. В руках мужчина держал плеть, такой запряженных в карету лошадей погоняли — я это в кино видел. А еще, судя по тому, как ему все подчинялись, он тут явно главный.

Матильда — похоже, именно так звали ту, что увела меня со двора, — притащила мое ошарашенное всем происходящим тело на кухню, усадила в уголке и поставила передо мной миску с серым комковатым содержимым, больше напоминающим оконную замазку, а не еду.

— Кушай, дурачок, — она вложила мне в руку ложку и погладила по голове, как маленького, хотя я был выше её.

— Что, дурак, попало тебе? — на кухню со смехом вбежала молодая девушка лет восемнадцати. — Будешь знать, как лезть куда не просят.

— Селька! — прикрикнула на нее Матильда. — Оставь дурачка в покое. И смотри, чтобы я управляющему не пожаловалась, а то репа вон не чищена до сих пор. А ну, живо работать!

До этого диалога я полагал, что «дурачок» — это меня так ласково называют из-за моего промаха с грифоном, но теперь у меня зародилось смутное подозрение, что это мое имя. У кого бы спросить? Я повертел головой, но Матильда куда-то ушла, с этой Селькой — или как там ее звали — мне разговаривать совсем не хотелось, а больше на кухне никого не наблюдалось, хотя, судя по количеству рабочих мест, тут должны находиться человек шесть, если не больше.

Повозив грубо обструганную деревянную ложку в каше, я поднес немного этой… гадости к носу и принюхался: пахло как овсянка. Рискнул попробовать — точно овсянка, только грубого помола, сильно переваренная, да еще и плохо перебранная — на зубах так и скрипит. Тьфу, гадость. Сплюнув гадкую кашу, я вновь оглядел кухню: плиты допотопные, дровами протапливать такие надо, к тому же на кухне имелось три очага, один из которых сейчас горел, а в нем жарилась, вернее подгорала, тушка барана на вертеле. Пришлось встать и повернуть рычаг вертела, чтобы спасти мясо. Рядом с очагом, на столике, стоял маленький кувшинчик. Потянувшись к нему, понюхал содержимое — похоже на смесь растительного масла, уксуса и всяких трав. Недолго думая, полил этим мясо, медленно вращая вертел. Когда пригоревшая часть вновь оказалась сверху, оставил его в покое и вернулся за свой стол, мимолетно заметив, как пялилась на меня Селька, открыв рот и сжимая в руках нечищеную репу.

— Закрой рот, муха залетит, — пробурчал я, усаживаясь на место, а она взвизгнула, уронила репу и бросилась вон из кухни с громким криком:

— Дурак заговорил!

Упс, кажется, я зря это сделал. Привлекать к себе внимание мне отчего-то совсем не хотелось, поэтому я склонился над кашей, постарался сделать как можно более тупое выражение на лице и начал неспешно есть эту… это творение чьего-то злого гения, тщательно пережёвывая каждую ложку. Не кривиться, глотая это варево, было сложно, но я старался изо всех сил. Когда на кухне начал собираться народ, перед ними предстал дурачок, смиренно жрущий кашу и даже не думающий говорить. В результате девице, поднявшей панику, еще и попало, поскольку ей никто не поверил. В самый разгар разборок на кухню явился мужик в синем кафтане, всех разогнал, пригрозив плетьми, и велел немедленно приниматься за работу, поскольку через два часа благородные господа вернутся с охоты и будут ужинать. На кухне тут же забурлила жизнь. Все забегали, нарезая, жаря, отваривая, а я, воспользовавшись суматохой, тихо слинял на свежий воздух, бросив недоеденной гадкую кашу. Мне очень нужно было привести мысли в порядок и понять, что со мной произошло.