К нему и определили Сергея напарником.

И пошло с той поры, поехало, тоже как во сне, только сером и мучительном. Нескончаемые дневные и ночные рейсы, нынче здесь, завтра там. И никакого хоть скольконибудь нормального режима дня, как у большинства других трудящихся граждан.

В придачу к получившейся аномалии – вечный хронический недосып. И дома редко когда стал бывать. Если коротко выразиться, то получилось как в той присказке, что Бог придумал любовь и дружбу, а чёрт – железнодорожную службу.

Одна была отрада: заработки заметно возросли, и любимая подруга жизни расплачивалась с ним ещё более горячими, страстными поцелуями.

Помимо работы и непродолжительных часов пребывания с гражданской женой изредка только для душевного расслабления позволял он себе небольшие «дрейфы» в виде двух-трёх кружек разливного пива в одной из столичных пивных. На пару всё с тем же Савелием, который единственный стал его закадычным другом.

– Ты это, Беллу-то обеими руками держи, – сказал както Савелий за разговором. – Она женщина увлекающаяся, и от неё можно всего ожидать.

– Да ты что! – вскинулся тогда Серёжа. – Не было, нет и не будет никогда и ни у кого более преданной жены, чем моя Беллаша.

– Ну-ну, смотри, – сказал закадычный друг. – Моё дело предупредить.

И прав оказался Савелий – недолго сия любовная верёвочка вилась.

Однажды помощник машиниста вернулся домой раньше положенного времени и нашёл своё «божество» в объятиях любовника.

Серёжа был не просто потрясён Беллочкиной изменой – он был убит ею наповал. Морально, конечно. Хотя во многом он был убит и физически. Его естество, ещё вчера ликовавшее от одной мысли о Лилит (так мысленно иногда он именовал её – подсознание словно подсказывало дурной конец), теперь изнемогало от чудовищной душевной и телесной боли. Несчастный гражданский муж не стонал, не кричал и не плакал, а только молча со всего маху бил себя кулаком в грудь. На какое-то время жизнь потеряла для него всякий смысл.

В тот же день молодой человек собрал свой немногочисленный скарб и переселился в рабочее общежитие, принадлежавшее железнодорожникам. Ещё неделю спустя он подал заявление на увольнение по собственному желанию и, отделавшись положенной отработкой, поехал к себе на родину в Нижнекаменское.

Переступив порог родительского дома, обнял мать и сразу спросил:

– Таська замужем?

С Таськой, то есть с Настей, он немного водился перед тем, как получить повестку из военкомата, но и на флоте, и после окончания службы редко когда вспоминал её, а писем не писал ни разу.

– Нет, – ответила мать, – Тася ещё в девках сидит.

– Завтра же посылай к ним сватов.

Тридцать шесть лет прожил он с Анастасией. Родила она ему двух дочерей, которых они благополучно вырастили, выучили и выдали замуж. Выполнив своё предназначение в этой жизни, его благоверная спокойно, во время полуденного отдыха ушла в мир иной.

Через год с лишним пребывания в ранге вдовца Ефимыч взял отпуск и поехал в Москву.

Всё время, минувшее после столичного обитания, он не забывал Беллочку и не переставал думать и тосковать о ней. Каждое мгновение воспоминаний она представлялась ему нежным, воздушным, почти божественным созданием, стройной, гибкой, с горящим взглядом и сияющей улыбкой – такой, какой была в дни их совместного сказочного сожития.

Не раз упрекал он себя, что оставил тогда свою возлюбленную, не сказав ни слова в ответ на её мольбы и попытки оправдания.

Да и была ли неверность на самом деле? Не почудилось ли прелюбодеяние его воспалённым мозгам после бессонных ночей на нескончаемых железнодорожных перегонах? А может, Беллочка тяжко страдала по нему все эти десятилетия, как миг пролетевшие после тогдашнего разрыва? Страдала и надеялась, что её северный витязь, как она называла его, наконец-то вернётся к ней?! Он же, болван этакий, ни разу, ни единым словом не напомнил о себе!

В столице через сохранившихся знакомых Ефимыч довольно быстро отыскал квартиру на первом этаже обветшалого дома, предназначенного под снос, где теперь и проживала Белла вместе со своей сестрой Яникой.

Сергей Лазарев хорошо помнил младшенькую Староконцеву. Перед глазами всплывал тоненький образ четырнадцатилетней девочки, вечно улыбавшейся ему, когда он возвращался из очередного рейса уставший, с красными, воспалёнными от ночного бдения глазами, а она, случалось, встречала его.

Яника была влюблена в него детской восторженной любовью, он же взамен откупался отеческой улыбкой и довольно частыми пакетиками каких-нибудь вкусненьких конфет или печеньица.

Несостоявшийся москвич немного побаивался встречи со своей бывшей симпатией, и у него отлегло от сердца, когда дверь ему открыла именно Яника.

В квартире она была одна – Белла за пару минут до его появления отправилась в магазин за продуктами.

Оказалось, что обе Староконцевы так и не вышли замуж. Старшая давно была на пенсии и большей частью проводила дни в одиночестве перед телевизором. Младшая же продолжала находить жизненный огонёк и моральное удовлетворение всё в том же конструкторском бюро, в которое когда-то её направили по вузовскому распределению.

Конечно, годы изменили Янику, но немало и осталось от той девочки, какой он знал её: всё тот же добрый приветливый взгляд, те же общие черты открытого умного личика, та же светлая улыбка, затаившаяся в уголках губ. Даже фигурка, стройная, точёная, кажется, достаточно сохранила от прежней юной гёрл.

Она так обрадовалась гостю, что после секундной оторопелости бросилась ему на шею и троекратно расцеловала. Ещё несколько её радостных восклицаний вперемешку с комплиментами, и Ефимыч стал выгружать подарки, которые привёз с собой, и среди них разные фрукты, выращенные на изобильной южной земле.

Яника начала было собирать на стол, чтобы покормить старого знакомца и напоить чаем, но вспомнила, что он двое суток был в дороге.

– Прости, Серёжа, – спохватилась она, – что-то я немного растерялась. Ты ведь с поезда, вон сколько ехал, дай-ка я тебе ванну приготовлю – помоешься, а уж потом за стол.

Погрузившись в тёплую воду большого эмалированного корыта, обильно приправленную нежным обволакивающим гелем, Ефимыч не переставал думать о Беллочке, о том, как увидит её, ещё более стройную и грациозную, чем Яника, словом, точно такую же, какой она была тридцать семь лет назад.

И вот Ефимыч вышел из ванной комнаты и… чуть не столкнулся с Беллой. Он – посвежевший после контрастного душа, завершившегося холодной водой, тщательно выбритый, с ясным сверкающим взором, всё ещё удалой сухощавый жилистый мужчина, едва ли не такой, каким когда-то явился к Староконцевым с Северного флота. Чуть в стороне замерла улыбающаяся, слегка напряжённая Яника, моложавая и элегантная, а прямо перед ним… громоздилась толстенная бабища с огромными необъятными боками, широким обрюзгшим лицом и слоновьими конечностями, раздутыми трясущимся жиром.

– Смотри-ка, приехал, – глухо, в сопровождении одышки проскрипело это страшное чудовище. – Неужто соскучился? Вот уж не думала. Или по пути как-нибудь к нам заскочил? Чего молчишь? Не узнаёшь, что ли?

Бывшая возлюбленная говорила так равнодушно, словно они расстались только вчера.

– Здравствуй… Белла! – промямлил Ефимыч. В душе его образовалась чёрная пустота. Женщина, о которой он не переставал мечтать все минувшие годы, мгновенно исчезла. Начисто. Вместо неё был совершенно чужой человек весьма и весьма непривлекательной, мягко говоря, внешности.

– Привет, привет! Что, испугался меня или впрямь не узнал? Ладно, ладно, не бойся – обниматься не будем. Янька, достань из холодильника бутылку «Старки» – надо отметить встречу.

За столом его бывшая любезная полностью доминировала и не переставала говорить даже с набитым ртом. Яника большей частью помалкивала, лишь иногда отвечая коротенькими фразами на задаваемые вопросы. Ефимыч постоянно чувствовал на себе её тёплые, с нежностью взгляды, и это, пожалуй, было единственное, что согревало его за всё время их совместного застолья.