Новая жизнь казалась Генри наполненной и правильной. Группа Флоры сыграла еще несколько концертов в разных клубах, но лучшим было признано выступление в «Мажестике». Как и предсказывал дядя Флоры, людям полюбилась «Однажды». Они с Флорой пели ее дуэтом.

После переезда Генри в общежитие Итан заходил к нему каждый день, и Генри помогал другу писать статью о Гувервилле. Генри видел, что с Итаном что-то не так. После окончания школы тот похудел и выглядел усталым. Генри пару раз спросил у него, в чем дело, но Итан отмахнулся. Генри был уверен, что история о Гувервилле имеет отношение к состоянию друга.

— Отец просто озвереет, не так ли? — Итан лежал на кровати и смотрел в потолок.

— Так это правда? Ты сам делал заметки?

— Да, но к тому же я узнал все факты снаружи и изнутри. — Итан потер глаза и зевнул. — Не прочитаешь мне еще разок последние абзацы?

— Конечно. — Генри откашлялся. — «Гувервилль — это пристанище забытых людей. Согласно нашим подсчетам, там живет шестьсот тридцать девять человек, и у каждого своя достойная внимания история — их слишком много, чтобы вместить в нашу скромную колонку. Поселение представляет собой современный плавильный котел. Там живут скандинавы, филиппинцы, африканцы, мексиканцы, индейцы, южноамериканцы, японцы, а также белые, кому не повезло разориться после биржевого краха двадцать девятого года. У многих из этих мужчин есть жены и дети, многие владели домами, трудились на производстве и занимались ремеслами. Некоторые из них помогали усмирять окружающие город леса, обеспечивая дома и предприятия пиломатериалами. Другие вернулись с войны калеками и не могут работать. Все вместе они сдружились и образовали радугу всевозможных этносов, мечтая в итоге получить не горшок с золотом, а тарелку супа и достойную работу. Чем не мечты каждого из нас: респектабельность, пища и крыша над головой. Так утверждает Джеймс Бут, харизматичный и приятный двадцатилетний юноша, называющий себя мэром Гувервилля. “Если люди увидят нас настоящих, — сказал мистер Бут, — их добрые сердца отзовутся”.»

Итан сел.

— Вот в последнем абзаце не перегнул ли я палку?

— Написав о том, что Джеймс харизматичный и приятный? — уточнил Генри. — Наверное, стоит это вычеркнуть.

Итан переменился в лице, и Генри замолчал, в ту же секунду кое-что поняв. Сердце камнем ухнуло вниз, но не от ужаса, как, возможно, было бы прежде, до встречи с Флорой. Генри охватили печаль и сострадание. Ему захотелось поделиться с Итаном своей тайной, дать другу, почти брату, знать, что он все понимает. Но Генри не имел права предать Флору. Пусть она еще не согласилась стать его девушкой, их связь казалось священной, и ее надлежало держать в секрете.

Генри беспокоило положение Итана. Друг скоро поступит в колледж, а Генри, так и не получивший аттестат, не сможет ему помогать. Тайны, отдаленность друг от друга… вполне возможно, что их пути естественным образом разойдутся.

Но Генри постарается этого не допустить.

— Не бери в голову, — сказал он. — Все нормально, это же правда. Что там говорится в Библии по поводу правды? Veritas vos liberabit?

— Истина сделает вас свободными, — перевел Итан, глядя в окно. — Чем старше становлюсь, тем меньше в это верю.

Четверг, 1 июля 1937 года

Протестующие с самодельными плакатами стояли перед «Мажестиком».

НЕТ ГРЕХОВНОМУ ПЕНИЮ

ГОСПОДЬ ПРОТИВ СМЕШАННЫХ БРАКОВ

Флора терпеть не могла идти мимо них в клуб, терпеть не могла, что они толпились на тротуаре и вынуждали ее идти в обход, терпеть не могла их невежество. Самые противные обзывали ее и плевались. Когда она подошла к двери, подъехала машина с новыми протестующими. От пассажиров, четверых белых мужчин, прямо-таки разило неприятностями.

Внутри жена Дока, Гло, красила оконную раму.

— Не обращай на них внимания, — посоветовала она, увидев выражение лица Флоры. — Нет бы найти чем полезным заняться. — Гло отошла, чтобы осмотреть результат своей работы. — По-моему, любой, кто говорит от имени Господа, явно что-то путает.

— Аминь, — усмехнулась Флора.

Гло окунула кисть в краску.

— Господь даровал мне безмятежность, чтобы я смирялась с тем, чего не могу изменить, терпение, чтобы закрасить то, что могу, и мудрость, чтобы заниматься этим со стаканчиком джина. Я годами хотела привести это место в божеский вид. Спасибо тебе за то, что теперь я могу себе это позволить.

Флора не успела ответить, увидев, что за окном мелькнула тень, но успела оттолкнуть Гло. Зазвенело разбитое стекло, и в помещение что-то влетело. Взвизгнули шины отъезжающего автомобиля.

Флора и Гло, тяжело дыша, лежали на полу. Когда показалось, что опасность миновала, Флора подняла голову. В нескольких сантиметрах от нее лежал завернутый в газету кирпич.

— Ох, Гло, — выдохнула она.

Гло встала на колени.

— Мои окна, мои прекрасные окна. Господи, нет, нет, нет. Краска разлилась. — Лужа растеклась по линолеуму поверх осколков.

Флора сбегала за тряпками и, как могла, вытерла пол.

— Скипидар бы помог, у тебя он есть?

— Есть у Дока в задней части клуба. Пойду принесу. — Она залпом допила джин.

Флора вытерла почти всю краску. Свернула тряпки и выбросила в мусор. Затем липкими от краски пальцами подняла кирпич. Развязала нитку и развернула газету. В глаза сразу бросилось письмо в редакцию о музыке, которую они играли. Автор называл их концерты преступлением против человечества, признаком морального разложения и еще кучей нелестных эпитетов, от которых Флоре стало плохо. Голос автора, подписавшегося «Обеспокоенный гражданин», словно живой забрался ей в голову и грыз, будто хищная крыса.

Флора разложила газету на полу и вытерла об нее руки. Хуже всего то, что это опубликовали в газете, принадлежавшей семье Генри, и его собственные руки управляли машиной, соединявшей бумагу и чернила. Он совершенно точно видел это письмо. И наверняка потеряет работу, если продолжит с ними играть. И как тогда он будет платить за комнату, особенно если городские власти закроют «Мажестик»?

— Что такое, детка? — Гло вернулась вместе с Доком, который принес скипидар и тряпки.

— Ничего, — ответила Флора, комкая газету.

— Что-то непохоже.

— Там письмо редактору. Глупое и желчное. Правда, Гло, не то, о чем стоит думать.

Пока Гло подметала осколки, Флора вышла с кирпичом на улицу, почти желая, чтобы тот, кто его бросил, все еще был у клуба. Ей хотелось швырнуть кирпич ему в голову и посмотреть, как ему это понравится. Она взглянула на часы. Сегодняшний концерт состоится совсем скоро. Но играть придется без Генри.

Она отправит ему записку, а еще лучше, сообщит лично. Глупо было подпускать его так близко. Следовало бы понять это после визита в закусочную, а теперь семья Итана и все люди в городе настроены против них. Что еще хуже, пострадают и Гло с Доком. Флора была осторожной, всегда была. И больше никогда не повторит этой ошибки.

Итан припарковался у каменного здания «Инкуайрера». Мир вокруг казался ярко очерченным, словно кто-то навел солнцу резкость. Итан замечал все: трещины на тротуаре, отсутствующие пальцы голубя, клюющего объедки на помойке, каплю горчицы на брючине швейцара.

— Добрый день, мистер Торн. — Швейцар приподнял шляпу.

— Добрый день, мистер Боулз, — ответил Итан, вовремя вспомнив имя собеседника.

В портфеле он нес статью о Гувервилле. Слова, которые очутились на бумаге только с помощью Генри. Больше никогда. Не то чтобы Итан хотел поведать миру о своей беде. У него просто не осталось сил продолжать притворяться. Генри выгнали из дома, через пару месяцев начнутся занятия в университете, и работавшая до сих пор уловка казалась дорогой, закончившейся крутым обрывом.

Внутри здания было жарко и пахло бутербродами, кофе и застарелым сигаретным дымом. Эти три запаха у него всегда ассоциировались с будущим, в котором теперь он уже не был уверен. Не мог видеть дальше настоящего.