— Садись, — приказывает женщина.

Мужчина повинуется.

— Тебе нужно имя? — спрашивает он.

— Твое или жертвы?

— Для таких случаев имя у меня есть, — отвечает он. — Чжэю Кэжан.

— Моим именем, — замечает она, — ты не поинтересовался.

— Не уверен, что вопрос имел бы смысл, — говорит Кэжан. — Если не ошибаюсь, тебя не существует.

Она устало роняет:

— Да существую я, существую во всех практически важных смыслах. Занимаю объем, наделена массой и силой воли. Пью воду, которая каждый день на вкус одна и та же, какой и должна быть вода. Убиваю, если принуждена к тому. Я переписала смерть в историю Вселенной.

Уголки его рта чуть поднимаются при слове переписала.

— И тем не менее, — говорит он, — твой вид никогда не развился. Ты говоришь на языке, который не то чтобы мертв, его никогда даже не существовало.

— Мертвых языков полно.

— Чтобы вымереть, сначала нужно возникнуть.

Женщина устраивается на кушетке рядом с ним, не очень близко, но и не слишком далеко.

— Это старая история, — говорит она. — А у тебя какая история?

— Существуют четыре пушки Ариганы, — начинает Кэжан.

Глаза женщины сужаются.

— Я думала, всего три.

«Цветок Ариганы» — последнее изделие оружейницы. Кроме него, женщине известны «Милосердие Ариганы», убивающее любую цель, и «Игла Ариганы», лишающая цель памяти о стрелке.

— Появился еще один экземпляр, — говорит Кэжан. — Иероглиф в эмблеме представляет окованный цепью меч. Эта пушка уже стала известна как «Цепь Ариганы».

— Что она делает? — спрашивает она, зная, что он ей и так объяснит.

— Убивает командира цели, — говорит Кэжан, — если такой существует. Адмирала, министра, монаха. Школьного наставника. Это своеобразная проверка на лояльность.

Она понимает.

— Вы хотите, чтобы я разрушила «Цепь».

* * *

Была на свете вселенная, где дуэлистка по имени Широн получила оружие в дар от императрицы, склонной к эмпиризму.

— Не понимаю, — сказала императрица, — какой вред может получиться от оружия, которое не функционирует.

И склонила голову к потному человеку, связанному моноатомной нитью; дернется в попытке к бегству — и сам себя расчленит.

— Его в любом случае казнят, а имя вычеркнут из списка благородных. Посмотрим, сработает ли пушка.

Широн выстрелила.

И очнулась в незнакомом городе, жители которого общались на совершенно непонятном ей языке, а технология была знакома лишь по историческим драмам. Ну, хоть календарь прежний. Широн обнаружила себя на восемьсот пятьдесят семь лет раньше, чем должна была. Дальнейшие изыскания не изменили этой цифры.

Впоследствии Широн пришла к выводу, что родословная казненного восходила на восемьсот пятьдесят семь лет в прошлое к определенному человеку. Вероятно, этот предок отличился выдающимися деяниями, был удостоен титула и основал, по меркам народа Широн, собственный благородный род.

К несчастью, Широн сообразила, что к чему, уже после того, как случайно стерла человечество.

* * *

— Да, — говорит Кэжан. — Мне поручили предотвратить дальнейшие покушения. «Цепь Ариганы» — угроза, игнорировать которую я не смею.

— Почему же ты не явился раньше? — спрашивает Широн. — В конце-то концов, «Цепь» может еще пребывать в спящем режиме, но остальные…

— Я видел «Милосердие» и «Иглу», — говорит он; то есть скопировал данные у тех, кто видел. — Они прекрасны.

Он имеет в виду не красоту теней, что складываются в женский профиль, и не красоту солнечной жидкости в многогранном бокале при нужной температуре. Он говорит о красоте логических построений, крещендо последовательности аксиом и контрпримеров, что увенчана доказательством, о quod erat demonstrandum.

— Любой огнестрел или осколок стекла проделают ту же работу, что и «Милосердие», — говорит Широн, начиная понимать его. — Располагая достаточным временем и навыками, можно выполнить работу «Иглы» с помощью наркотиков и скальпсонников. Но про «Цепь» такого, разумеется, не скажешь.

Она встает снова, снимает шелковую картину с горой и туго скатывает ее.

— Я родилась на этой горе, — говорит она. — Некое подобие ее до сих пор существует, в мире, очень похожем на памятный мне. Но вряд ли кто-нибудь там работает в этом стиле. Возможно, найдется историк искусств, который уловит далекое родство. Я не художница, но я сама ее нарисовала, ведь никто больше не помнит того, что помню я. А теперь ты предлагаешь начать все сызнова.

— Сколько пуль ты уже использовала? — спрашивает Кэжан.

«Цветку» не нужны специальные пули, это оружие адаптируется даже к пустоте. Важно число.

Широн смеется низким, почти сексуальным смехом. Она понимает, что верить Кэжану нельзя, однако нужно, чтобы сам Кэжан верил ей. Она извлекает «Цветок» из кобуры и показывает ему, умостив на ладонях.

Три лепестка облетели, четвертый облетит вот-вот. Это не число, но ему не понять.

— Ты так долго хранишь ее, — замечает он, исследуя эмблему создательницы, но не касаясь пушки.

— И буду охранять, пока в ледышку не смерзнусь, — говорит Широн. — Тебе может казаться, что «Цепь» несет угрозу, но, удали я ее, никаких гарантий, что существовать будешь ты…

— Я не стремлюсь к уничтожению «Цепи», — вежливо перебивает Кэжан. — Я говорю об Аригане. Неужели бы к тебе пришли за меньшим?

Широн, ошеломленно помолчав, выговаривает:

— Значит, вам удалось отследить потомков Ариганы.

Его молчание красноречиво.

— Их, наверное, много.

«Цветок Ариганы» истребляет всех предков жертвы, изменяя прошлое, но так, чтобы не задеть стрелка. В анналах империи, которой некогда служила Широн, Аригану называли почетной гостьей. Широн уже давно выяснила, что Аригана никакой гостьей не была: оружейницу пленили и заставили трудиться на захватчиков. Никто не знает, каким образом удалось Аригане сотворить оружие с таким необычным принципом работы. Однако ясно, что «Цветок» — месть Ариганы народу, чьей государственной религией был культ предков.

Если потомки Ариганы существуют, то и саму Аригану можно уничтожить, а ее пушки — отменить. Широн перестанет быть изгнанницей на этой времялинии, но и вернуться на свою родную, конечно, не сумеет никогда.

Широн наносит резкий удар по картине. Гора распадается, ну да она ее и так уже лишилась много жизней назад. Безмолвная молния рассекает воздух, извлекает Чжэю Кэжана из его человекообразной оболочки, облекает узорами тупиковой тесселяции уравнения, слагающие его суть. У картины это не единственное назначение, и у других предметов в этом номере тоже (Широн поклонница разнообразия), но в данном случае хватит и его.

Тело Кэжана, обмякшее на кушетке, Широн оставляет в номере.

Впервые за долгое время покидает она станцию Черного Колеса. Чего не унесла с собой, то купит по пути. Черное Колесо блюдет верность ей, ибо они знают — и понимают, что с ней шутки плохи; они продолжат поддерживать в номере чистоту и порядок, а вечер за вечером ее будут ждать на столике элегантные бокалы с почти замерзшей водой.

По собственному признанию, Кэжан лишь пешка. Если ему было известно то, что было известно, и он, располагая этим знанием, прожил достаточно долго, чтобы встретиться с ней, то могут знать — или выяснить — это и другие.

Но Кэжан ее вообще не понял.

Широн выбирается с тупиковой станции и отправляется в путь к одному из миров-концентраторов, где намерена начать поиск. Испытывай Широн потребность в мести Аригане, осуществила бы ее уже много лет назад.

Но уподобляться Аригане Широн не желает. Не станет она уничтожать целую мировую линию, как бы чужды ни были ей эти существа.

Широн надеялась, что до этого не дойдет. Она признает собственную наивность. Но выхода нет. Придется отыскать и уничтожить каждого потомка Ариганы. Таким образом она должна защитить саму Аригану, накопленную сумму исторических событий, на случай, если в этот раз ее кто-нибудь все же перехитрит, отнимет у нее «Цветок».