Бакстер с трудом переваривал услышанное. Он сжал голову ладонями, помогая сказанному уместиться в мозгу.
- А как я выберусь из кабинета?
Оказалось, что Манчини продумал все тщательнее, чем предполагал Бакстер:
- У тебя же есть запасная дверь на черный ход.
- Не пользуюсь, ее заклинило что-то, ни разу не открывал.
Манчини потянулся:
- Чудесно. Значит все знают: дверь не исправна. Что ж мы с тобой, инженеры, не откроем эту чертову дверь? Откроем, а потом так закроем, будто она с сотворения мира на запоре. Не думай об ерунде. Важно, чтобы тебя и близко не было, когда с Салли что-то случится. Отойди она в мир иной дома, под твое сопение в соседней спальне, тебе всю жизнь не отмыться. А так…? Никто копать не станет. Сердце подвело, все привыкли. Если и станут копать - я предусмотрел и такой случай, крайний - у тебя алиби на все сто, даже на двести. Попробуй кто-то что-то доказать, ничего не выйдет, плевый адвокат и тот не оставит камня на камне от такого обвинения.
Вечером Манчини сидел с другом. Тихо. В окна заглядывали ветви деревьев, ветер пробегал по листьям, черной тенью изредка проносилась летучая мышь. Салли приготовила ужин. Мужчины играли в шахматы. Салли сладко зевала, то и дело выбегала в соседнюю комнату к телефону, говорила шепотом. Бакстер показывал глазами: видишь, говорил же, таскается, как тебе нравится? Звонят прямо домой…
Манчини двигал фигуру и громко приговаривал:
- Чудесная женщина, Салли. Одна на миллион. Вот везение.
Бакстер шипел вполголоса.
- Брось, услышит.
И хорошо! Глазами отвечал Билли и надолго задумывался над очередным ходом.
Салли приготовила эгног. На глазах у мужчин - хотела наблюдать за игрой - взбила белки, растерла желтки с сахаром, добавила рома из трех разных бутылок и на удивление пахучего вина, казалось, повеяло ветерком из виноградной давильни.
Бакстер выиграл. Манчини нагнул короля, положил к основанию ферзя-победителя, ониксовая фигура приятно холодила ладонь. Проигравший посмотрел на Салли, та вскинула голову, всегда волновалась, когда мужчины смотрели ей в глаза.
- Что-то не так? - Салли непринужденно улыбнулась.
- Все так. - Манчини неспешно расставлял фигуры, - показалось, ты устала. Извини, скажу на правах старого друга, цвет лица того… не персик, как всегда.
Бакстер, не выказывая восхищения, наблюдал, как Манчини подводит Салли к мысли об отдыхе. Главное не пережать. Но Билли, как всегда оказался на высоте, увлекся партией и только в самом конце вечера, прощаясь, целуя Салли в щеку, заметил:
- Тебе бы отдохнуть. Твой тиран перебьется дней десять… ничего… потерпит.
Салли взглянула на мужа: а что? поехать? Бакстер пожал плечами, удовольствия не выразил и даже пробурчал в адрес Манчини нечто вроде: «Не вноси смуту в семью».
Дверь за Билли захлопнулась. Салли убрала посуду. Раздался телефонный звонок. Салли сделала вид, что не слышит. Бакстер кивнул на аппарат. Жена наморщила курносый нос: черт с ним! Пусть звонит.
Бакстер догадался: ему демонстрируют добрую волю. Обострять сейчас не стоило. Он устало плюхнулся в кресло, щелкнул переключателем телевизионных программ. Салли перестала возиться на кухне, прошла в гостиную, застыла перед Бакстером в фартуке, смиренно скрестив руки на груди.
Сама кротость. Бакстер поначалу недоумевал: чего уж ей так заискивать? Деньги у нее свои. Может в любую минуту ехать куда угодно.
Хаймен выбрался из кресла, поставил шахматы на низкий столик. Догадался. Все проще простого. Пока-то Бакстеры - муж и жена и Салли хочет, чтобы он предложил ей поездку на отдых, это означало бы: денежные хлопоты он возьмет на себя.
- Может Билли прав? - неуверенно приступил к делу Бакстер.
- Может… - Салли пожала плечами, будто утеряв интерес к разговору. Тоже понимала - главное не пережать, даже пошла дальше в своем дипломатическом умении. - Как ты тут без меня управишься?
Бакстеру стоило немалого труда не взорваться. Про себя зло передразнил жену: как ты тут без меня? Дрянь! Только вчера липла к мужику… Да что говорить… Бакстер понимал: лучшее в его положении доброжелательность, приправленная усталостью.
- Поезжай. Отдохни. Нам есть над чем подумать порознь.
Удивительно - Бакстер поклялся бы - в глазах Салли мелькнуло нечто давно забытое, человеческое, мягкое. Скорее всего она припомнила их первые встречи, ощущения, давно утерянные обоими, и недоумевала, как же случилось, что от теплых, пусть и не страстных отношений, осталась лишь груда обломков.
Бакстер расслабился: у самых черствых бывают минуты раскаяния, может он слишком жесток, уготовив Салли страшную судьбу? Тут же неожиданно всплыли слова Манчини о том, что сначала надо побеждать, любой ценой, а потом мучаться, копаться в себе. Потом! Когда деньги заработаны и обеспечено право истязать себя в комфортабельных условиях за обильным столом, точно зная запас прочности немалого счета.
На следующее утро Бакстер сообщил Манчини, что отдых - дело решенное и он уже заказал Салли билеты на самолет и номер в отеле.
Манчини все продумал до тонкостей, сказал, что сегодня же они поедут к знакомому врачу и тот покажет Бакстеру, как пользоваться шприцем. Бакстер подтвердит то, что Билли уже наврал врачу: мол, у друга больна мать, нужен уход и Бакстер - чудо, а не сын - хочет научиться оказывать ей первую помощь до приезда медиков.
Урок прошел удачно. Особенно понравилось Бакстеру, что врач убеждал его: шприца ваша мама и не почувствует, ощутит всего лишь скользящее прикосновение, будто муха села и тут же взлетела. Бакстер моментально представил себя жирной мухой, насекомое бежит по телу Салли, впивается ей в горло и… перегрызает. Он брезгливо поморщился, врач поинтересовался: в чем дело?
Бакстер смущенно улыбнулся, не стал вдаваться в подробности. Подумал по дороге от врача, что когда станет старым и больным, сам сможет делать себе уколы и что подготовка к смерти Салли, окажется способом отдаления собственной кончины. И еще. Пока Манчини болтал без умолку, Бакстер подумал о похоронах Салли. О том, трудно ли ему будет всплакнуть? Не без радости отметил, что глаза уже намокли, а значит на похоронах он легко пустит слезу. Бакстер размышлял о надгробном памятнике, твердо решив, что плиту закажет непременно черную, остальное - на усмотрение скульптора, пусть поломает голову, ему же платят за вдохновение; он даже услышал свой скорбный, чуть надтреснутый голос: «Я очень любил ее», в ту же секунду Бакстер сообразил, что без очень фраза приобретает большую глубину и прошептал вслух: «Я любил ее».
Манчини подозрительно посмотрел на друга.
- Ты что?
- Ничего.
Бакстер передернул плечами: пристал! Лишнего слова не скажи.
Манчини пообещал достать парализующий препарат к следующему утру. Бакстер не слушал, и без того знал: все, что нужно, вплоть до мелочей, Манчини предусмотрит и, если Бакстер в чем-то выразит сомнение, еще и обидится.
Машина неслась по шоссе Луп-820, Мысли Бакстера скакали от кладбища к цифре его счета, которая многократно возрастет после смерти Салли; от пляжа, усеянного шезлонгами с отдыхающими, к залу суда, о котором Бакстер нет-нет да и вспоминал: патлатая девочка-художница, разложив на коленях альбом, вознамерится рисовать Бакстера в профиль и в фас, аккуратно заштриховывая тенями жирный подбородок и крылья мясистого носа, останавливаясь цепким взором на залысинах и удивляясь безобразным ушам обвиняемого; потом встанет шут, нашпигованный параграфами, чудо-юдо от закона и промямлит, избегая смотреть в глаза Хаймена и на публику в зале: «Мы, присяжные, признаем обвиняемого Хаймена Бакстера виновным…» Галиматья эта величается вердиктом присяжных и после его зачтения судьбе Бакстера не позавидуешь.
- Что с тобой? - Манчини скосился на друга.
Бакстер по привычке не ответил: не рассказывать же как у него намокли ладони, когда зачитывали вердикт разыгравшегося в его воображении процесса, и девочки-группи, нанятые адвокатом Бакстера, чтобы зал проявлял симпатию к обвиняемому, вспорхнули и выбежали из зала. Все кончено: вздохами и приветственными выкриками девочек - «Хаймен Бакстер не виновен!» - не удалось повлиять на решение присяжных. Бакстера угробили. И девочки, оплаченные по тарифу, тут же утеряли интерес к клиенту, ему уже не поможешь, а тратить время понапрасну жалельщицы не привыкли.
