– Ну, дорогой мой. Кто ж теперь об этом знает? Может, потеряли чего по дороге, возвращались назад. А может… Я не хотел говорить при жене… Про покойных, как говорится… Но все-таки, дело было, наверное, так: Бурмистров со случайно встреченным попутчиком употребил алкогольные напитки и, управляя автомобилем в нетрезвом виде, совершил ДТП. Со взаимным смертельным исходом.

Марина опять зарыдала – в голос. Болтушко, пылая праведным гневом, привстал со стула:

– Да вы что? Он вообще почти не пил! А за рулем – никогда! Это невозможно!

– А-а-а, – мужчина помахал рукой, – так часто бывает: никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека. Сейчас, подождите минуточку, – он снял телефонную трубку и набрал какой-то номер. – Але! Александр Наумович? Здравствуйте! Тарасов из отдела ГАИ беспокоит. Скажите, по Бурмистрову готово заключение? Да, у меня тут сидят жена и ее друг, – Болтушко сверкнул глазами. – Что? Можно приезжать? Ну а так, предварительно? Вкратце? Ага. Ага. Спасибо. Мы скоро приедем, – он повесил трубку. – Вот видите? Тяжелая степень алкогольного опьянения. Ну что? Поедемте на опознание? Вы на машине?

– Да, – кивнул Болтушко.

– Вот и хорошо. Служебной не дождешься. Это не очень далеко – минут пятнадцать-двадцать, – опер собрал со стола бумаги, запер в сейф. – Ну что ж, пойдемте.

Больница занимала обширный пустырь на окраине города. Судебный морг, небольшое двухэтажное кирпичное здание, почти полностью скрытое от глаз густыми зарослями декоративных кустарников и молодых деревьев, располагалось в дальнем углу больничной территории.

Въезд на территорию больницы преграждал шлагбаум, но Тарасов предъявил охранникам удостоверение, и машину пропустили.

Александр Наумович оказался милым подвижным человеком лет пятидесяти. Он был очень коротко подстрижен – под машинку. Его крючковатый мясистый нос плотно сжимала золотая оправа очков.

– Здравствуйте, – он вежливо поклонился Марине, – примите мои соболезнования, – Болтушко он просто пожал руку. – Вы готовы? – снова обращаясь к Марине. Она кивнула. – Тогда прошу вас, пройдемте сюда, – они спустились по темной лестнице в подвал. Здесь было сыро и прохладно. Низкий потолок давил на плечи. Алексею Борисовичу стало не по себе, и он зябко поежился.

Санитар, флегматичный мужчина несколько запущенного вида, открыл тяжелую дверь, обитую железом. Она противно заскрипела, царапая бетонный пол. Санитар знаком предложил им войти. Действительно, любые слова – самые обычные, что-нибудь типа: "проходите, пожалуйста", звучали бы сейчас по меньшей мере глупо. И даже зловеще. Болтушко, Тарасов и Марина остались у входа, тесно прижавшись друг к другу.

Санитар подошел к большому, разбитому на множество секций холодильнику, отыскал нужную ячейку и с помощью Александра Наумовича ловко достал труп и положил его на каталку. Подвезли каталку поближе.

Марина заплакала и уткнулась Болтушко в плечо:

– Это он. Это Коля.

Алексей Борисович шагнул вперед, чтобы получше разглядеть тело.

Лицо покойника было словно вылеплено из воска: бледно-желтое и, казалось, прозрачное. Правая половина лица выглядела естественно, а левая была как бы смята, скомкана и затем наспех замазана толстым слоем грима. "Да, это он", – подумал Болтушко, но для верности обошел каталку справа и присмотрелся к левому плечу покойника. Так и есть, на плече виднелись бледно-синие буквы Кр. Ур. В. О. – следы татуировки, сделанной в армии – по глупости и от безделья. Это должно было означать: "Краснознаменный Уральский Военный Округ". Причем точки и маленькая "р" в сокращении "Краснознаменный" получились совсем плохо, отчетливо было видно: К Ур В О: не удивительно, что Николай потом стеснялся этой татуировки.

– Это он, – выдавил Болтушко. Тарасов кивнул санитару, и тот повез каталку обратно к холодильнику.

На этом опознание закончилось.

Словно кто-то невидимый выключил огромный рубильник: в воздухе раздался сухой щелчок, и солнце, целый день провисевшее над головами как раскаленный добела диск электрической плитки, краснея, стало потихоньку остывать и заваливаться набок, падая за неровный обрез леса, зыбкой дымкой синевшего вдали.

Печальные хлопоты близились к завершению: Алексей Борисович договорился с водителем грузовой машины, и тот обещал – сравнительно недорого – отвезти гроб с телом в Москву.

Болтушко и Марина переночевали на даче Бурмистровых, а на следующий день, проснувшись рано утром, снова поехали в Гагарин. Николая уже подготовили: одели в привезенный женой костюм и положили в гроб. Санитары помогли погрузить гроб в кузов, кузов накрыли тентом, и печальная процессия отправилась в Москву. Марина ехала с Алексеем Борисовичем, а грузовик – следом за ними.

В тот же день Николая похоронили. Поминки были более чем скромные.

РЕМИЗОВ.

"Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу". Так сказал один умный дядька. Видать, действительно умный, коли сказал такую правильную штуку. А штука действительно правильная: умный всякую ерунду говорить не станет.

Это к тому, как люди становятся "скандальными" журналистами.

Андрюша Ремизов с детства любил подсматривать, как девочки писают. В школе он всегда стремился сесть за первую парту, но не потому, что был зубрилой и выскочкой, а потому, что учительница – крупная женщина с тонкими губами, выгнутыми дугой кверху, и пышной прической в виде большой копны, а на ней – копенки поменьше, водруженной как раз над проекцией затылка – частенько раздвигала полные ноги немного шире, чем следовало бы: по забывчивости или в силу природной склонности – неизвестно, поскольку Андрюша был еще слишком мал для того, чтобы разбираться в подобных тонкостях.

Этот живой интерес к пикантным подробностям не пропал с годами (как это часто бывает), и не стал меньше ни на йоту – напротив, он развивался и рос, подчиняя себе все существо мальчика Андрюши.

Как-то раз родители, желая хорошенько отдохнуть от любознательного сына, определили его в пионерский лагерь на все три летние смены. Ремизов тут же записался в фотокружок, и к осени освоил фотографию в совершенстве. Так в арсенале молодого исследователя окружающей действительности появился еще один могучий, если не сказать – убийственный, метод познания мира.

После школы Андрей не стал поступать в институт – он изо всех сил рвался в армию. Его рвение было столь необычным, что даже врачи военкоматовской медкомиссии относились к нему с подозрением и некоторой опаской.

Все два года службы Ремизов регулярно наведывался к начальнику отдела контрразведки, на двери кабинета которого красовалась двусмысленная надпись: "Без стука не входить!". И Ремизов исправно стучал.

В запас он уволился старшиной – это высшая ступенька солдатской карьеры – и, кроме того, его приняли кандидатом в члены КПСС.

Имея столь солидный багаж, дополненный блестящей характеристикой, солдатской медалькой "За отличную службу" и двенадцатью публикациями в газете "Красный воин", Ремизов без особого труда поступил в МГУ на факультет журналистики.

Когда Советский Союз вывел свои войска с территории Афганистана, то больше всех жалел об этом третьекурсник Андрей Ремизов – он ужасно хотел отснять цикл фотографий: "Правда о войне". Он подошел к делу сугубо профессионально и даже составил план предстоящей выставки, которая непременно должна была произвести фурор: пяток фотографий, на которых мирные жители (желательно старики в чалмах – или что там они носят на головах?! – и голые грязные дети), затем несколько общих планов, передающих суровое обаяние природы тамошних мест, разбитая бронетехника на фоне гор, обломки вертолетов, желательно несколько изуродованных трупов (это подействует на психику!), ну, и крупным планом глаза солдат, вспоминающих погибших товарищей.