– Ну вот. "Жигули" первой модели. Нужно подойти к машине и отдать деньги.

– А если там будет не одна белая "копейка" или они приедут на другой машине?

Марина укоризненно посмотрела на Болтушко:

– На какой другой? Дай Бог, чтобы эта ездила, какая там другая? Я же тебе объясняю, Гагарин – это не Москва.

– А они там со мной… ничего не сделают? Еще возьмут, не дай Бог, в заложники?

Марина поморщилась:

– Я сказала, что с деньгами не поеду, приедет один московский бандит. Так что они тебя еще бояться будут.

Болтушко на мгновение потерял дар речи:

– Как? Я – бандит? Я что, похож на бандита?

– Успокойся, – остановила его Марина, – сейчас все похожи на бандитов. Если не будешь заикаться и дрожать от страха, тоже сойдешь. Поменьше говори и делай суровое лицо. И все будет в порядке.

– Но я же приеду на "шестерке". Не на шикарном БМВ, а на старенькой, убитой "шестерке".

– Ну и что? Они-то вообще на "копейке", – резонно возразила Марина. – Так что ты круче.

Болтушко недоверчиво усмехнулся:

– Не думаю, что они мне поверят.

– Да тебе и не надо их ни в чем убеждать. Отдал деньги – и домой. Ладно? А уж я тебя, – ее голос опять стал вкрадчивым и нежным, – отблагодарю. Будешь доволен, обещаю, – последние слова она прямо-таки промурлыкала.

Алексей Борисович густо покраснел и опустил глаза.

– Ладно. Я согласен. Давай деньги.

Марина протянула руку: в целлофане была туго завернута пачка долларов. Странно, отметил про себя Болтушко, я и не успел понять, откуда она их взяла. Приготовила заранее?

– Хорошо, – буркнул Болтушко, – сделаю все так, как ты хочешь.

– Спасибо, милый, – Марина поцеловала его прямо в губы и тут же потянулась рукой к ширинке.

Болтушко дернулся, как испуганный конь, и больно ударился плечом об шкаф.

– Я тебе завтра позвоню, – быстро сказал он, закрывая за собой дверь.

"Ну, блин, попал!" – думал Алексей Борисович, прыгая сразу через две ступеньки.

РЕМИЗОВ.

Когда-то в детстве Андрей Владимирович занимался самбо. Не очень долго – год или около того, но привычка к регулярным физическим упражнениям осталась. По утрам он бегал, отжимался, подтягивался, качал мышцы брюшного пресса, и два раза в неделю обязательно ходил в бассейн. В общем, вел здоровый образ жизни.

Спиртного почти не употреблял – не находил в этом никакого удовольствия; если же и случалось ему выпивать, то только в хорошей компании и совсем немного.

Изредка он позволял себе выкурить сигаретку – как правило, с ментолом. Говорил, что это стимулирует умственную деятельность.

В редакции Ремизов общался практически со всеми, но близких отношений ни с кем не поддерживал. В первое время знакомства он казался открытым, искренним человеком, но скоро это обманчивое впечатление проходило. Собеседник чувствовал себя как гость, которого не пускают дальше прихожей: тот, настоящий Ремизов и не думал открываться.

Одевался он стильно и аккуратно: чаще в строгие костюмы темных оттенков. Был всегда выбрит и неизменно распространял в радиусе одного метра запах дорогого одеколона.

У него была машина – неновая, но очень ухоженная и в любое время года чистая "восьмерка": в погоне за материалами приходилось накручивать много километров.

На поясе он носил пейджер, а в кармане – мобильный телефон. Пейджер был куплен на собственные деньги, а телефон оплачивала редакция.

Конечно, большую часть времени Ремизов проводил не в редакции, а "в поле": собирал богатый урожай чужих гадостей и глупостей.

Этот день начинался как обычно: Ремизов ненадолго заехал на работу, предупредил заместителя главного, что материал будет готов на следующей неделе, скорее всего, в среду и, поздоровавшись со всеми коллегами – лично с каждым, нельзя же портить отношения с сослуживцами! – спешно покинул здание редакции.

Он сел в машину, отъехал пару кварталов, остановился рядом с телефонной будкой и стал читать сообщения, пришедшие на пейджер. Просмотрел все, но того, что хотел найти, не было.

"Вот стерва!" – раздражаясь, подумал Ремизов. "Могла бы и скинуть что-нибудь. Знает ведь, как я этого жду."

Ремизов вышел из машины, нащупал в кармане жетон и направился к таксофону. Он мог бы воспользоваться своим мобильным, но не позволяли принципы: нельзя смешивать работу и личную жизнь.

Андрей Владимирович по памяти набрал номер и стал ждать ответа, поглядывая по сторонам. За последние несколько лет у него выработалась такая привычка: всегда смотреть по сторонам, стараясь заметить как можно больше. Наконец на том конце провода кто-то снял трубку:

– Телевидение! – ответил женский голос, абсолютно гнусавый и лишенный какой бы то ни было интонации.

– Добрый день! – со сладкими модуляциями пропел Ремизов. – Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Макарову Надежду Викторовну.

– Ее нет, она в городе, делает репортаж, – отрезала строгая бабка (может, и не бабка вовсе, а так – женщина в возрасте, но Ремизов окрестил ее бабкой, как и всех прочих женщин, которые не сразу уступали его обаянию).

– Спасибо! – бросил торопливо в пустоту Андрей Владимирович, чувствуя, что не успевает – там уже положили трубку.

Он выпятил нижнюю губу и покачал головой, словно желая сказать:

"Вот тебе и раз! Делает репортаж!", в задумчивости пересек тротуар и сел в машину.

Все-таки он очень любил Надьку, скучал по ней, и эти нечастые звонки на работу были единственной возможностью хоть как-то поговорить. Звонить домой Надя не разрешала – опасалась ревнивого мужа, ведь Алексей Борисович всегда – по мере сил – был начеку.

Ремизов завел двигатель и бесцельно поехал по городу.

Пейджер запищал, когда он ехал по Беговой. Ремизов тут же остановился и принялся читать. Это было сообщение от Ильи. С Ильей он познакомился еще в армии: армейская дружба вообще такая – спокойная, неторопливая и прочная. После армии Илья Бурлаков подался в органы внутренних дел, окончил высшую школу милиции и получил звание младшего лейтенанта. Карьера Бурлакова продвигалась быстро, и уже через несколько лет он занимал неприметную, но очень важную должность в аппарате МУРа. По роду своей деятельности он имел доступ к различной информации, и, если это было возможно, охотно делился ею со старинным армейским другом. Он присылал Ремизову на пейджер сообщение с указанием места и времени встречи. На этот раз Илья выбрал начало Ленинградского проспекта: там между полосами проезжей части есть два длинных газона, засаженных чахлой зеленью – место открытое, вокруг все хорошо просматривается, постоянно стоит гул от проезжающих мимо машин, – словом, подходящее место.

Ремизов взглянул на часы: в запасе есть еще полчаса. Он медленно тронулся, проехал справа от въезда в тоннель и повернул на Ленинградский проспект.

Миновал арку, украшенную конными скульптурами Клодта, точными копиями двух из тех четырех, что стоят на Аничковом мосту в Петербурге, затем дом, который называют "ажурным" за его резные каменные панели или "антисоветским" – за то, что стоит напротив бывшей гостиницы "Советская", миновал фабрику "Большевик" – в открытое окно ворвался запах свежей сдобы – и въехал во двор дома № 1 – большого желтого здания напротив Белорусского вокзала. Здесь он запер машину, осмотрелся и вернулся на проспект.

Он купил в киоске мороженое и перешел на другую сторону улицы, к часовому заводу "Слава". Пятнадцать минут быстрого шага – и он оказался около театра "Ромэн"; спустился в подземный переход и, пройдя по нему, вышел не на противоположной стороне, а поднялся чуть раньше – и оказался на том самом газоне, который имел в виду Илья.

Ремизов посмотрел на часы: еще десять минут. Он не торопясь, так же внимательно оглядывая все вокруг себя, пошел обратно, по направлению к центру.