И еще любопытно наблюдать, как легко и свободно, по-видимому, сходятся дети с лодочниками. Они заводят среди них знакомства и выбирают себе друзей без чьей-либо помощи. Вы встретите одного из этих неуклюжих, коренастых парней рядом с крошечным мальчиком; он сидит и терпеливо чинит кораблик для этого мальчика, которого он мог бы раздавить насмерть, бросив в него пару даже самых легких из своих штанов. Вы отметите причудливый контраст между нежным маленьким существом и грубым мужчиной, который как будто вырезан из дерева самой твердой породы - между выжидательно протянутой тонкой ручонкой и огромными толстыми пальцами, едва ли способными даже прощупать снасти из ниток, которые они чинят, - между тоненьким голоском одного и грубым зыком другого - и все же эта дружба вполне естественна; мы неизменно наблюдаем взаимное доверие ребенка к человеку, в котором есть что-то настоящее и искреннее; и это необыкновенно радостно.
Есть на нашем курорте и служба береговой охраны, и почти то же самое можно наблюдать - в меньшей степени, поскольку это лица должностные - у пограничников: это - крепкие, надежные, дисциплинированные, подготовленные люди, которые смело глядят вам прямо в глаза, а когда идут в ночной дозор, имея при себе запасные зюйдвестки, очень импонируют вам своим спокойствием и основательностью. Это умелые люди, аккуратные в своем домашнем хозяйстве, прилежные в саду; они вместе со своими женами, можно думать, не пропадут и в пустыне - и, к тому же, быстро населят ее.
Что до начальника этой охраны, офицера с добродушным свежим лицом и синими глазами, которые проникают сквозь завесу любой самой ненастной погоды, - сердце радуется, когда он приходит по воскресеньям в церковь в синем сюртуке, светло-коричневом жилете, черном галстуке и золотых эполетах - приятное сочетание, связанное, в сознании всех англичан, с храброй, скромной и честной службой отечеству. Приятно смотреть на него, когда он в этой парадной форме; и если б мы были первым лордом адмиралтейства (а мы как раз удовлетворяем основному требованию к его должности, а именно: ровно ничего не знаем о море), мы бы завтра же назначили его командовать кораблем.
У нас есть, конечно, и церковь: безобразный храм из кремня, похожий на окаменевший стог сена. Глава местного духовенства (который, к его чести, отдал много времени и денег делу просвещения и учредил великолепные школы) здравомыслящий, проницательный, крепкий джентльмен, время от времени имевший кой-какие неприятности с окрестными фермерами, причем в этой борьбе он как назло всегда оказывался прав. По новому уставу он должен был передать церковь нашего курорта другому священнику. В общем, у нас с церковью все благополучно. Мы иногда поругиваем наши времена слишком далеко зашедшего братства и нового, свободного от предрассудков взаимопонимания между народами (что наша христианская церковь не вполне одобряет), но это скоро проходит, и тогда у нас в церкви все опять вполне благополучно.
Кроме того, на нашем маленьком курорте имеются еще две сектантские молельни; число их приверженцев относится к остальному населению как стадвадцатипушечный корабль к яхте. Но разногласия, которые раскололи нас недавно, были не религиозного порядка. Они возникли в связи с новой проблемой Газа. Наш курорт был потрясен до основания агитацией за Газ и против Газа. Почему, собственно, не надо газа, не было разъяснено, но существовала многочисленная противогазовая партия. Были отпечатаны и расклеены плакаты - потрясающее событие для нашего курорта. Противогазовая партия удовольствовалась тем, что написала мелом "Не надо газа!", "Долой газ!" и другие столь же гневные и воинственные кличи на немногих задних воротах и простенках, в соответствии со скромными возможностями нашего курорта. А партия "За газ" отпечатала и расклеила на столбах листовки, в которых разоблачала противогазовую партию с высоких принципиальных позиций, напоминая, что и в Священном писании сказано: "Да будет свет. И стал свет" и что не иметь света (то есть газового света) на нашем курорте значило бы идти против этих великих установлений. В результате этих громовых ударов или чего-то другого, противогазовая партия была разбита; в нынешнем сезоне мы уже могли насчитать и у нас несколько лавок, освещенных газом. А те приверженцы противогазовой партии, у которых есть лавки, остались в оппозиции и жгут сальные свечи, демонстрируя тем самым отсталость, которая сама себя наказывает, и заново иллюстрируя старую поговорку: если некто отрезал себе нос назло собственной физиономии, то они отрезали у себя газ назло собственной торговле.
Другого населения, кроме того, о котором мы уже говорили, на нашем курорте нет. Есть еще несколько одряхлевших лодочников, которые выползают на солнышко, опираясь на палки; есть сумасшедший сапожник, - он доживает свой век в постоянных странствиях среди скал, словно ищет там свой потерянный разум, которого никогда не найдет. Жители соседних курортов иногда приезжают в колясках посмотреть на нас и сейчас же уезжают обратно, и можно думать, что, по их мнению, мы очень скучные люди; приезжает труппа итальянских мальчиков, приезжает Панч, приезжает театр марионеток, приезжают акробаты, приезжают эфиопы; приезжает народный хор и шумит по ночам (не всегда мелодично) под нашими окнами. Но все они скоро отбывают, и мы опять остаемся наедине с самими собой. У нас гастролировали как-то одновременно бродячий цирк и зверинец Уомбуэлла. И те и другие закаялись повторить это когда-либо, а зверинец чуть не стер нас с лица земли, когда уходил слон - его фургон был так велик, а наш курорт так мал! У нас есть прекрасное море, которое всем приносит отраду, море, полезное для тела, полезное для души. Иногда море как бы само повторяет мощными устами слова поэта:
Плывут по волнам корабли *,
Их встречает родимый брег.
О нежность былая любимых рук,
Милый голос, умолкший навек!
Бей, бей, бей
О холодный утес, волна!
Где светлая радость погибших дней?
Никогда не вернется она.
Но это не всегда так, потому что море говорит о разном, и у него нет недостатка в веселости, надежде и сладостном ободрении. А пока я отдавался этим ленивым размышлениям у окна, начался прилив. Лодки уже танцуют на пузырящейся воде; уже опять всплыли наши угольные баржи; набегают волны с белыми гребешками; дети
...за отступающим Нептуном * то гонятся, то от него бегут.
Белые паруса скользят по волнам и блистают на горизонте, море сверкает, волнуется, дышит жизнью и красотой в это славное утро.
ПОЛЕТ
Перевод Л. Борового (под редакцией З. Александровой)
Когда Дон Диего де... не помню его фамилии - изобретатель самоновейших летательных машин, стоимость билета - столько-то франков с дам и на столько-то больше с мужчин, - когда Дон Диего, с разрешения Заместителя Хранителя Сургуча и его благородных соратников получит патент, действительный во всех владениях ее величества, и откроет в воздухе удобный пакгауз; когда у всех порядочных людей будет по крайней мере пара крыльев и они будут порхать, по воздуху во всех направлениях, - тогда и я полечу в Париж; мысленно я уже теперь парю над всем миром, без больших затрат и вполне независимо. В настоящее же время я должен полагаться на компанию Юго-Восточной железной дороги; вот я и сижу в экспрессе этой компании, в восемь часов очень жаркого утра, под очень жаркой крышей конечной станции этой дороги у Лондонского моста, подвергаясь "выгонке", как ранний парниковый огурец, дыня или ананас. Кстати об ананасах: еще никогда, кажется, не бывало в поездах столько ананасов, сколько их оказалось в этом поезде.
Уф! Тепличный воздух вагона насыщен ананасными ароматами. Каждый французский гражданин и каждая гражданка везут домой ананасы. Маленькая пухленькая очаровательница в углу моего вагона (французская актриса, которая позавчера вечером, в Сент-Джеймском театре, при содействии славного малого Митчема *, навсегда пленила мое сердце) держит ананас на коленях. Рядом с Пухленькой Очаровательницей сидит ее подруга, наперсница, мать или бог ее знает кто - какая-то загадка; она держит два ананаса на коленях и связку ананасов под сидением. Пропахший табачным дымом француз в алжирском бурнусе с остроконечным капюшоном, может быть, сам Абд-эль-Кадер *, выкрашенный в ядовито-зеленый цвет и весь, с головы до ног, в грязи и в галунах, везет ананасы в крытой корзине. У высокого, строгого, меланхоличного француза с черной вандейковской бородкой, коротко остриженного, в жилете с широчайшей грудью и сюртуке с узкой талией; щеголяющего темными брюками, изящной, точно у дамы, обувью, дорогими запонками и булавками и тонким белоснежным бельем; темноглазого, высоколобого, горбоносого - прямо Люцифера или Мефистофеля, или Замиеля, обернувшегося элегантным парижанином, - у этого француза, из его чистенького чемоданчика, тоже торчит зеленый хвостик "ананаса.
