В одном письме, под которым не было и подписи, явно пьяный вдрызг Вильмут сообщал невообразимыми каракулями, что все это — дело рук классовых врагов.

Лео понял, что друг его запил и ему надо помочь. И все равно в душе Лео письма Вильмута оставляли сомнения. Ведь и Эрика после судебного процесса сказала, что у мертвецов, против которых она свидетельствовала, оставались в живых родные.

Вообще Лео чувствовал себя всегда неуютно, когда вскрывал письма Вильмута. С удовольствием, не читая, он выбросил бы их, но не смел этого сделать. Вдруг в каком-нибудь из них содержалось важное предупреждение! Благодарение богу, их не было.

Вильмут, будто из-под земли, вырос возле машины.

— Куда теперь?

— Куда же еще, на Виллаку.

Машина, покачиваясь, поехала через ухабистую площадку, копошившиеся в пыли воробьи взлетели.

Вильмут вздохнул.

— Теперь Эвелина захомутает меня. Из года в год брюзжала, мол, тебе, Вильмут, совсем не дорог отцовский дом. Крыша прохудилась, колодезный сруб истлел, столбики овечьей загородки поломаны — и пойдет опять хуторская неволя. Уж сестру-то оттуда не выдворишь. Теперь у нее прав с лихвой, маленькие девчушки были бы в наемной квартире как в тюрьме. Эвелина хвастлива, без конца твердит, что ценит свободу, пусть и дети растут на приволье.

Неволя эта кажется ей свободой. Сама, как лошадь в упряжке, зимой возит на санках к дороге бидоны с молоком; она деньги уважает, все время у нее доятся две коровы, и телка подрастает. О поросятах и овцах не стоит говорить.

Эвелина задирает нос, еще бы, хозяйская дочь с богатого хутора, ей хочется жить на широкую ногу. Не знаю, когда только она собирается шиковать. Старый уже человек, а все знай берет разгон, придет день — и окажется на том свете голубкой небесной, и никуда-то не ездила и ничего не видела, одна только работа без конца.

Голос у Вильмута становился все бодрее, когда он ругал Эвелину, будто радость на душе прибывала оттого, что теперь им начнет повелевать женщина твердой руки.

— Видимо, она все-таки немного тронутая, — не без гордости сказал Вильмут. — Люди с сильным характером все с вывертом, — объяснил он.

Вильмут говорил об Эвелине так, будто рядом сидел совершенно посторонний человек. Но ведь Лео знал Эвелину с самых малых лет, знал, из какого теста этот человек. Лео помнил, как покойная Лилит попросту понуждала свою дочь в девичестве ходить на гулянки; Эвелина против воли надевала чистое платье и нехотя брела через Долину духов к тому хутору, откуда доносились звуки гармошки, чтобы простоять там весь вечер рядом с дверью и смотреть, как веселятся другие.

Чудно, думал Лео, слушая Вильмута. Хотя смерть близкого повергает в беспредельное горе, в то же время родники его привязанности к жизни бьют сильнее, чем раньше, — природа правильно распорядилась. При жизни у человека нет спасения от тяжких ударов судьбы, все равно он должен снова становиться на ноги. Хотя Вильмут и решил, что ничего уже ему от этой жизни ждать не приходится, в нем все же пробудился интерес к отцовскому дому, в который он после долгого отсутствия должен будет опять вживаться, там ему и устраивать свое будущее. Больше того, — казалось, что Вильмуту было даже любопытно вернуться назад на Виллаку.

В свое время Вильмут с возмущением говорил о поведении своих сыновей после смерти Эрики. Лео помнил, что, слушая Вильмута, думал о жестокости, черствости, отсутствии у молодых душевной культуры. Он знал многие годы Пээта и Майдо, у него на глазах мальчишки стали юнцами и довольно быстро превратились в молодых людей — с удовольствием поглаживали под носом пушок. Пока была жива Эрика, парни особо не заботились о доме, их тянуло подальше от домашних стен, интересовало то, что происходило за оградой.

Вильмут по-своему баловал сыновей, купил на двоих мотоцикл. Тарахтелка эта доставила потом много неприятностей: ребята взялись гонять по церковной ограде. Когда возмущение людей дошло до Эрики она пробрала сыновей — неужто из вас выросли разорители и осквернители святого? У парней челюсти отвисли, они простодушно удивились: мать, ты разве в бога веруешь, что защищаешь церковь?

Тогда Вильмут набросился на своих чад, Эрика вынуждена была вступиться, чтобы дело не зашло слишком далеко.

Едва похоронили Эрику, как ребята проявили небывалую привязанность к своему жилью. Неумело и нетерпеливо вымазали белилами потолок, вкривь и вкось наклеили обои, покрасили пол, не удосужившись зашпаклевать щели, даже песок не вымели между досок.

Справившись с ремонтом, потребовали от отца снять со сберкнижки приличную сумму и купить им новые диваны и магнитофон, чтобы они могли жить по-людски. Разгневанный Вильмут велел сыновьям поработать летом на совхозном поле, самим скопить на свою музыку и не привязываться к нему. Ребята и впрямь все лето работали, а осенью бросили школу и оба пошли учиться в совхозный техникум. Усердно отремонтированный дом остался пустой, а заработанные деньги потратить на магнитофон пожалели: глядишь, в общежитии другие пользоваться станут.

Таким внешне грубым поведением ребята подсознательно защищали свой дух. Им и в голову не приходило, что их рвение по части ремонта производило на окружающих дурное впечатление, словно Эрика при жизни запрещала им предпринять что-либо подобное. Убитый сыновней неучтивостью, Вильмут, сгорая от стыда, спросил у Лео — неужели сыновья только и ждали, когда освободятся от матери?

Лео свернул с шоссе. Пока Эвелина еще не могла видеть со двора, что между впадинами и буграми, минуя ямины и камни, ползет машина, которая навсегда везет домой бывшего наследника хутора Виллаку.

26

Не отдавая себе отчета в нелепости своих действий, Лео заметал следы. В ушах гудело — предупреждение? И кто-то словно бы понуждал его шататься попусту. Эвелина и Вильмут не должны были знать, в какие края он пойдет бродить. Пусть думают, что хотят. Что Лео побрел по Медной деревне смотреть на покинутые дома, пошел туда, где за кустарником вьется речка, — может, захотелось взглянуть на бывшие богатые сенокосные поймы! Пусть посмотрит и покачает головой; развалившиеся сараи скрылись в зарослях ивняка. Как же это он объяснял Юлле в Швеции изменения в деревенской жизни? Совершенно объективно: перемещение хозяйственных центров в иные места, гигантские массивы полей, и люди хотят жить в поселках, в современных домах, чтобы все было под рукой.

Стремление замести следы было, конечно, глупостью. Кому тут, в этом пустынном месте, есть до него дело! Так ли уж надо Вильмуту и Эвелине приложить к глазам руку и уставиться в даль: и куда же это Лео пошел?

У них были свои дела.

Годами его, и во сне и наяву, преследовало видение. Он идет по сыпучему ярко-желтому песку, по обе стороны дороги растет карликовый лес, который едва достает до колена. Он на виду, весь на виду; нет даже кустика, за который бы спрятаться, чтобы подглядеть из-за веток: сколько их, тех, кто следит за ним. Лишь противный карликовый лес, хилые хрупкие деревца, готовые в любой миг переломиться. Временами эта картина отступала. Тогда он видел себя прошитым насквозь странными нитями — нет, это были корневые мочки, крепкие, неистребимые, вечные, почти такие же, как у векового дерева, при виде которого ему всегда становилось не по себе.

Лео знал: он должен пойти к большому камню за виллакуским пастбищем.

Сразу же за хутором Клааси, стоящим с выбитыми окнами и полусгнившей крышей, Лео свернул в ельник, где-то поблизости просека должна была привести его на место. В старину здесь можно было проехать на телеге, может, сейчас осталась хоть извилистая тропка.

Лео не топтал высокую траву, он шел от одной ели к другой, удлиняя дорогу, предоставляя себе время на размышление, — может, все-таки повернуть назад? Во всяком случае, передвигаясь таким образом от дерева к дереву, он почти не оставлял следов: примятая полевица могла бы любого направить по следу. Лео пытался подбодрить себя улыбкой, но мускулы лица оставались неподвижными, не подчинялись его воле.