Когда-то в школьные годы, перед рождеством, они впятером — Вильмут, Ильмар, Эрнст, Вальтер и конечно же он сам — скатали из талого снега на болоте множество снежных баб. Тайком притащили из дома армяки и жилеты, картузы и обвислые шляпы и вырядили во все это снежные фигуры. Они так разукрасили болото, что в сумерках от зрелища захватывало дух.

Но мало того. Разрезали на половинки целую корзину брюквы, выдолбили, залили овечьим жиром, вставили фитили — позвали рождественским вечером на болото девушек. Люди всем миром благоговейно молились в церкви, а по болоту разносились озорные вскрики и визги. Зажженные плошки из брюквы горели, свет их манил и отпугивал: разряженные снеговики казались одушевленными привидениями, выбравшимися на простор из болотных дебрей.

Кто-то привел с собой маленькую Эрику, Лео в тот рождественский вечер не обратил даже внимания на укутанную малышку.

Спустя много лет Эрика припомнила эти снежные фигуры и огоньки. Было жутко и красиво, так она сказала.

Лео давным-давно уже не вспоминал свое детство. Он считал признаком старческого маразма откапывать свой далекий душевный трепет. Тем более что юность его не была столь светлой, чтобы умиляться ею.

Всегда и во все времена именно дети больнее всего ударяются о безжалостное требование жизни: ты должен подтвердить свое право на место под солнцем. Должен заботиться о том, чтобы оставаться среди людей. Детство Лео прошло на воле, для мальчишки были открыты поля, рощи, поляны; он жил в просторном доме. И все же Лео еще мальчишкой почувствовал, что он словно бы и не принадлежит той среде, в которой жил; не то чтобы он существовал по чужой милости, однако ему никак не удавалось целиком втиснуть себя в свод привычных обычаев, укоренившихся в сознании людей. Господствовавшие в то время понятия как бы уязвляли его, делали его ощущение простора зачастую обманчивым и мнимым. Со временем все упростилось, уклад жизни демократизировался, старые предрассудки в большинстве своем рассеялись, новые условности не были столь непоколебимыми, как прежние. Вообще с течением времени растворилось столько старых и непреложных норм, что понемногу стало даже недоставать некоторых из них; расплывшиеся очертания канонов усугубили трудности приспособления, что вызывало какие-то странные, неопределенные страдания.

За несколько недель до отпуска Нелла однажды вечером чуть ли не силком потащила Лео в гости.

Уговаривая мужа, Нелла охарактеризовала свою племянницу как примерного человека. Родственница Неллы, отмечавшая свое двадцатипятилетие, работала, училась заочно, растила двоих детей. Чего еще можно было требовать от современной молодой женщины?

Почему-то Нелле до сих пор казалось, что и Лео оценивает людей в зависимости от их деловитости и старательности.

Никогда раньше Лео не бывал в доме племянницы. Свадьбу молодой родственницы справляли давно, ее праздновали в ресторане. Там сидело в ряд несчетное количество тетушек; Лео оказался поблизости от них и попал в фокус их изучающих взглядов. Тетушки то и дело наклонялись друг к дружке и шептались. Они не простили Нелле, своей любимице, того, что она сменила первого мужа на Лео. Поступок Неллы остался для них непонятным. Предпочесть молодому и видному мужчине человека гораздо старше себя! О чем она только думала?

Неприязнь к Лео так и осталась навсегда.

Поездка Лео в Швецию вроде бы чуточку приподняла его в их глазах. Ах, вот как, у него, оказывается, за границей родственники, почтительно удивлялись тетушки. На погоны национальной принадлежности ему нацепили звездочку.

Естественно, Лео хотелось увильнуть от присутствия на дне рождения племянницы Неллы. У него не было желания видеть за столом усевшихся в ряд достопочтенных тетушек, у всех седые волосы уложены в прическу по последней моде, на груди дорогие броши, а в глазах пристальный интерес — и как только такой, как ты, пролез в нашу родню!

Лео подавил в себе враждебность, ему не хотелось огорчать Неллу. Послушно повязал самый лучший галстук, засунул в нагрудный кармашек платочек — ладно, он готов вытерпеть ее тетушек.

Они свернули на разбитую улицу, на кромке выщербленного тротуара между каменным крошевом прорастали сорняки. В коридоре повидавшего на своем веку деревянного дома Лео по примеру Неллы старательно вытер о коврик ноги; позвонив, они очутились в крошечной передней, Лео едва не ударился о колесо подвешенной к потолку детской коляски. Это его развеселило. Неужто крик европейской моды дошел и сюда?

Увы, здесь все говорило о крайней тесноте.

Элегантные тетушки сидели, сгрудившись на кушетке, с недовольными от неудобства лицами. Новорожденная стояла спиной к единственному окну, словно собиралась перевеситься через подоконник. Ее поникший вид ясно говорил: зачем вы все пришли и вырядились! Племянница вытянула вперед руки, приняла цветы, протиснулась между круглым диванным столиком и коленками тетушек, прошла к дверям и втянула голову в плечи, не глядя на гостей. Где-то за стенкой из крана зажурчала в вазу вода.

Гости держались как можно теснее, никто никого не хотел стеснять и задевать, и все же передача кофейных чашечек напоминала потасовку. Нелла проявила заботу о муже, освободила возле себя у теплой стенки место. Лео держал чашечку, отпивал кофе и разглядывал сооружение у противоположной стены. Двойные детские нары в тесной комнатке выглядели невероятно громоздкими, будто в ней поставили каркас карликового домика. Сами дети оставались настолько безмолвными, что Лео просто вздрогнул, заметив, что друг над другом сидят две маленькие девочки. Девочка с нижней полки ерзала, обстановка еще не успела сковать ее живую натуру, но наверху сидела уже маленькая измученная старушка. Свесив ножки с нар, она крепко прижимала к груди детскую сумочку, украшенную отвратительно размалеванным цветком. Видно, в этой клеенчатой сумочке она хранила какое-нибудь платьице для куклы или какую другую девчоночью мелочь — все свое богатство.

Ребенок медленно раскачивался из стороны в сторону и не проявлял ни малейшего нетерпения. Изучая девочку, Лео почувствовал, как его мускулы заныли. Теснота приучила ребенка к неприхотливости, он усвоил, что его пространство кончается краем нар. Лео представил себе, как девочка, испугавшись чего-нибудь, взбирается по лесенке с тремя перекладинами наверх и прячется в постельке. Только там она не попадала никому под ноги, там она никому не мешала. Полка с ватным матрацем была ее истинным домом.

Лео не терпелось пробраться между гостями и снять с верхних нар себе на плечи маленькую раскачивающуюся фигурку. Убежали бы они из этой затхлой комнатушки, поехали бы за город, остановились бы на краю поляны и побежали бы наперегонки. Его подогревало нетерпение узнать, способен ли этот ребенок вообще ликовать и кувыркаться или радость жизни в нем уже угасла. Лео поискал свободное место. Он представил себе прощающихся тетушек: с блюдечками в зубах, ложечка и чашечка позвякивают на блюдце, левой рукой они нащупывают на вешалке плащ, правую протягивают имениннице. Лишь за дверью освобождаются от посуды, ставят ее в коридоре на табурет.

Мгновением позже его втянули в разговор. Он должен был поддерживать беседу. Нелле не нравилось, когда муж показывал свою замкнутость. Лео говорил как-то механически, по-прежнему поглядывая на девочку на верхних нарах. Маленький измученный ребенок никогда не узнает, что кто-то хотел порезвиться с ним на просторе и услышать его смех.

Лео скомкал пыльный халат рождественского Деда Мороза и со злостью швырнул его в угол, шумно сдвинул нагроможденные на комоде предметы и разложил на покоробившемся уголке свои бумаги. Результаты обмеров он успел забыть, пришлось еще раз растягивать рулетку. Забравшись на табурет и измерив высоту комнаты, Лео с некоторым удовлетворением подумал, что ему, собственно, ни метр, ни рулетка больше не понадобятся, при определении на глазок ширины и высоты он ошибался всего на полдюйма. Он свой глазомер давно выверил. Тем более что и эти два сантиметра всегда оставались спорными, обои на стенах старых домов всегда отвисали, а прибитый к обшивке картон округлял углы.