Лео украдкой поглядывал на своего старого и уставшего друга и грустно думал: так, значит, это мы о засухе говорим.
Лео вдруг оживился, за окном послышался легкий шорох, будто по жести пробежался осторожный и робкий воробышек. Порыв ветра тут же распахнул створки окна, вскинул занавески, свежий ворвавшийся ветер привел в движение застоявшийся воздух, где-то за холмом загрохотал гром, и тут же зашуршал дождь, принялся оживленно плескать, и через несколько мгновений на землю уже просто низвергалась вода. Дом утопал в рокоте, все отступало перед шумно стекавшей водой, с небес разверзся гигантский водопад.
Лео и Вильмут распрямили спины, жадно уставились друг на друга, будто только что встретились, на лицах проступила улыбка: а славную мы выкинули штуку — накликали дождь. Ливень словно бы размыл в них нечто, разное образование и жизненный опыт в этот момент не имели ни значения, ни веса, все углы сгладились, груз прожитых лет слетел, они вновь стали деревенскими мальчишками, чьи души горели жаждой действия, и нечего было бояться разногласий. В этот миг их словно бы направлял один и тот же мозг, подававший обоим одинаковые команды. Они метнулись к окнам, захлопнули створки, вода стекала в комнату; энергично защелкнули запоры. Затолкали стулья под стол, будто бушевавший за окном поток мог подхватить их и унести с собой. Не сговариваясь, стянули с себя рубахи, стащили с ног носки и швырнули их без оглядки в угол. Затем сбросили брюки и выбежали на улицу, шлепая голыми ступнями, выскочили на середину лужайки и отдались на милость ливню.
Дождь лил будто из ведра, заставляя их пошатываться, они от удовольствия покряхтывали, растирали ладонями плечи, грудь, руки. Затвердевшая от засухи земля сперва не принимала потоков, во дворе образовалась лужа, грозившая превратиться в пруд. Они шлепали по луже и ногами поднимали волны. Возле ступней извивались травинки, будто водоросли.
Вдали по шоссе полз одинокий грузовик, его огни едва пробивали стену воды, снопы света расплывались в мутные пятна. Свет фар напомнил Лео о его машине, он подбежал к ней и принялся тереть ее. С мальчишеским азартом он распластался на капоте и стал обмывать ветровое стекло, лик машины должен сиять. Лео никак не хотелось прекращать своего занятия, особенно приятно было водить рукой по выпуклому стеклу.
Вильмут стоял посреди лужи и корчился от смеха, живот его трясся. На том и кончились их общие действия, они снова стали каждый самим собой.
Покружив напоследок по луже, ноги волоком, они наконец пресытились уже поклевывающим по шее дождем и потащились по ступенькам крыльца наверх, постояли под навесом, перевели дух, лениво подрыгали ногами и потрясли руками, дали воде стечь с себя.
В комнате они приняли еще по стопке-другой, чтобы согреться, а потом заснули праведным сном, отдыхая от вина, дождя и дружеской встречи.
Утром Лео проснулся от громыхания. В глаза ударил яркий свет. Охватило какое-то угрызение совести, болела голова. Чем-то придавило ноги. Лео глянул, это была не кошка, а вышитая подушка, свалившаяся на него со спинки дивана. Тут же, возле стола, убиралась какая-то женщина в стоптанных мужских туфлях, хлюпавших при ходьбе. Женщина двигала по столу плетенную из прутьев корзинку и собирала в нее бутылки, остатки еды, чашки и тарелки, ножи и вилки — все вперемешку. У Лео вспыхнула неприязнь к незнакомой женщине, в нем неожиданно заговорила хмельная злоба. Именно подобной породы женщины стали вдруг всюду плодиться. Резко очерченный рот, всегда кудлатые волосы, помятое сзади платье, уродливые, открытые чужому глазу складки на подколенках, они словно бы упрекали: смотрите, я все время должна гнуть спину, нет у меня времени выпрямиться, все только обихоживай вас. Таких можно было встретить на вокзалах и в магазинах, их было в избытке в общественных учреждениях с их пыльными полами, и им доставляло особое удовольствие, накинув на швабру изодранную тряпку, волочить ею по людским ногам. Всегда равнодушный взгляд этих женщин выражал глубокое презрение как к своей простой работе, так и ко всему необъятному человечеству. Там, где они боролись за порядок с помощью своей швабры, распространялся кисловатый запах нечистот.
И эта убиравшая стол женщина не догадывалась распахнуть окна, хотя и раздвинула занавески, — пускай свет как ножом режет раскрасневшиеся глаза пьянчужек, так им и надо! Не должно быть так, чтобы человек чувствовал себя уютно.
Женщина стремительно прошла на кухню. Лео втянул голову в плечи. Через мгновение ему показалось, что он слышит грохот и звон, — корзина опоражнивается в мусорное ведро.
— Перестань, Аста, — шепотом попросил Вильмут. — Ну что ты можешь иметь против того, что ко мне в гости приехал друг?
Аста не удостоила Вильмута ответом.
Гремучая змея вновь появилась в комнате, лежавший на диване посторонний человек был для нее ничто, она не могла прервать свою неотложную работу, мало ли что кто-то хочет подняться и натянуть штаны. Длинная щетка шаркала по полу. Тряпки на ней все же не было. Еще имелась возможность пополнить в будущем свою методику. Перед телевизором она дернулась и, расставив ноги, застыла, принявшись растирать правой рукой крестец, левой сняла со шкатулки залетевший туда вчера носок и сбросила его перед щеткой.
Полуодетый Вильмут прислонился к косяку, надкусил огурец и, жуя, попросил:
— Аста, не бросай носки под плиту.
Лебезящий тон Вильмута не смягчил суровости Асты.
Железная дверца открылась и захлопнулась. Едва ли Аста при этом подумала: мир кишит людьми, если можешь, устрой другим ад, тогда себе самой обеспечишь больше простора.
Пыл у нее почему-то погас, Аста не стала опорожнять корзину, шумно прошла через комнату, подтолкнула стул бедром к столу, при этом она все время что-то бурчала, но гневной речью так и не разразилась.
Хихикающий Вильмут поставил на стол глиняную чашку со стручками обмытого ночным ливнем гороха, разгладил скатерть и выразил сожаление, что бутылки все пустые.
Пережевывая горох, он поведал о своих житейских горестях, речь лилась как-то привычно, видно, Лео был не первый, кому он изливал душу.
Дескать, Аста, бывает, наведывается еще на зорьке, заходит в спальню, оглядывает подушки — нет ли на них другой вмятины. Всего несколько недель как хозяйка дома лежит в больнице, а ее сестра уже вынюхивает следы распутства, ни капельки не доверяет Вильмуту. Он уже несколько раз предлагал ей: приходи, ложись рядом, сомнем все эти подушки, чтобы ты успокоилась. Она лишь шипит в ответ. Будь Аста поумнее, можно было бы выбить из нее злость, но эта баба доброго совета не принимает, все раздувает свою злобу. Изо дня в день Аста все больше грызет Вильмута, хочет научить плясать медведя — и комната, мол, не прибрана, и дверь не заперта. Сразу, как только Вильмут остался в доме один, она заявилась сюда, пошарила в столах и комодах и унесла хозяйкину цепочку и кольцо, чтобы хранились в надежном месте. Аста не стеснялась распахивать дверцы шкафа, чтобы пересчитать одежду. Это больше всего раздражает Вильмута, будто он способен унести чужие вещи и пропить их. Вильмут уже не дождется, когда его толстушка вернется из больницы домой. У полного человека доброе сердце, подчеркивал Вильмут достоинства своей супружницы.
Заговорив о женщинах, Вильмут уже не мог остановиться, начал перебирать давнишние истории. При упоминании об Эрике Лео едва подавил дрожь. Вильмут принялся оживлять в памяти женщин, которые, не дав опомниться от смерти Эрики и поминок, тут же начали бесстыдно к нему приставать. Приходила то одна, то другая, кто хватал поварешку и принимался варить суп, кто направлялся в хлев ухаживать за скотиной, кто стирал белье или поливал огурцы. Наперебой выставляли они напоказ свое усердие и прикидывались добренькими. Кое-кто, заработавшись, задерживался допоздна. Одна принялась сетовать, что ушел последний автобус, ее Вильмут повез ночью домой на тракторе, хотя у самого схватывало сердце и душа уходила в пятки, что-то будет, если наскочит на инспектора. Наконец сыновья избавили Вильмута от напастей. Своими выкрутасами они прекратили бабьи набеги. Избавиться-то он избавился, но без женской руки жизнь все же стала постылой. Возиться со скотиной было сверх его сил. Прежде всего зарезали подсвинка, избавили бедную животину от голодной смерти. Куры пошли друг за дружкой в котел. Корову продали соседу. В хлеву воцарилась тишина, и навоз уже не вздымался до потолка.
