Суеверный Тутмос и сам был испуган вырвавшимися у него словами и мысленно вознёс молитву Месхенет, в чьей власти было изменить путь судьбы. Он даже слегка побледнел и сжал в руке амулет, висевший у него на груди.
— Это всё проклятый Кидши! Это из-за него у меня нет покоя и не будет, хотя бы у моих ног лежали все другие царства мира! Но он поплатится за всё, клянусь священным именем Амона! — Он всё ещё не мог успокоиться, и царица с тревогой смотрела на него. — Может быть, это колдовство, которое наслали на меня мои враги? Никогда я не произносил подобных слов! Я помню, один военачальник сказал то же, что я, перед битвой на Евфрате. Его принесли мёртвым, стрела пронзила горло насквозь… Поистине, я безумец и заслуживаю…
— Успокойся, мой любимый! — Меритра обняла мужа, устремила на него взгляд, полный любви и нежности, погладила его по щеке, как ребёнка. — Обратись к Менхеперра-сенебу, он немедленно прочитает над тобой охранительные заклинания, и тот, кто стал виновником твоего неразумия, сам поплатится за это. Пойдём во дворец.
Становится жарко, лучше мы уединимся в прохладных покоях, а я расскажу моему господину о том, как одна девочка влюбилась в своего старшего брата, который однажды едва не выбросил её из лодки на корм крокодилам и ни за что не хотел жениться на ней…
Она говорила это с таким серьёзным и в то же время лукавым видом, что Тутмос невольно заулыбался и, притянув к себе Меритра, поцеловал её. Как все горячие и вспыльчивые люди, он и утешиться мог быстро и был очень благодарен своей умной жене, которая всегда умела развеселить и утешить. «Награда моя, — подумал он, когда они шли ко дворцу, — боги послали мне тебя, чтобы вознаградить за всё, чего не имел…» Он наклонился к Меритра и спросил её на ухо:
— А может быть, ты подаришь мне ещё одного сына, похожего на Аменхотепа?
— Прямо сейчас?
Оба они рассмеялись.
…Мальчик, которого тоже звали Аменхотеп, был сегодня не менее удачлив в играх, чем носящий то же имя наследник престола. Окружённый целым войском соседских мальчишек, он брал штурмом крепость, сооружённую из камней и песка, на вершине которой плакал злыми слезами неудачник, проклинавший своё невезение — в игре ему выпало быть презренным правителем Кидши, для чего отыскались даже пёстрые лохмотья и круглые деревянные серьги. Победоносное войско Кемет во главе с военачальником Аменхотепом окружило крепость со всех сторон и подожгло её песком, у правителя слёзы текли уже не только от обиды, но он продолжал стоять, время от времени отстреливаясь мелкими камешками. Несколько его жён уже были взяты в плен, их вели в лагерь, скрутив руки за спиной крепкой верёвкой из пальмовых волокон, даже любимый конь правителя Кидши — большая ленивая собака — уже был отведён к сложенному из веток шатру удачливого военачальника. Раннаи и Рамери слишком поздно появились на пороге дома и не видели всех подробностей осады, зато перед их глазами развернулась яркая картина возмездия — военачальник Аменхотеп лупил презренного врага обеими ладонями по спине, сидя на нём верхом, а тот громко ревел и вырывался, проклиная злодея Ини, из-за которого ему не в очередь выпало быть проклятым врагом солнца. Войско приветствовало военачальника торжествующими криками и забросало цветами, самая красивая из соседских девочек возложила ему на голову венок из мелких вьюнков, и всё войско со смехом понеслось в глубину сада, предоставив забытому правителю Кидши утирать злые слёзы и вытряхивать из волос мелкий колючий песок. Раннаи с улыбкой смотрела вслед убегавшему сыну.
— Победитель Кидши… За ужином, верно, съест целого быка.
— Это хорошо.
— Он так вырос за последнее время и стал ещё больше похож на тебя…
Рамери наклонился и поцеловал свою маленькую изящную жену.
— Когда вернусь из-под Кидши, должно быть, не узнаю его. Время идёт быстро…
Раннаи с грустью взглянула на мужа.
— Я уже совсем стара.
— Неправда!
— Вся моя красота исчезла.
— И это неправда!
— Ты просто слишком сильно меня любишь.
— Разве можно любить «слишком»? Великий Амон отдал мне тебя, одну из своих небесных жён. Разве я мог бы отвергнуть прекрасный дар бога? Когда мы оба состаримся, я по-прежнему буду носить тебя на руках, лёгкую, словно крыло птицы. Постареть может только наше сердце, а не женщина, которую мы любим. Но моё не постареет никогда и всегда будет любить тебя так, как в юности.
— Хорошо, что когда-то я не настояла на своём безумстве и ты не убил меня.
— Любовь спасла нас обоих.
— Нет, это ты спас меня…
Рамери улыбнулся и обнял жену за плечи.
— Теперь время испытаний и несчастий прошло. Осталось покорить совсем немного — Кидши и Тунип, и тогда, я думаю, Кемет отдохнёт от войн, а с нею и мы, воины его величества.
— Не думаю, — вздохнула Раннаи.
— Ты не должна бояться за меня. Если великий Амон позволил мне выйти живым из того страшного ущелья, он сохранит меня и под Кидши. Да и боя на открытом месте скорее всего не будет — правитель снова спрячется за своими проклятыми стенами, и осада затянется надолго, может быть, на несколько месяцев. Но натиском или измором его величество — да будет он жив, цел и здоров! — обязательно возьмёт Кидши.
Оба они помолчали какое-то время, глядя на мелькавшие среди деревьев детские фигурки, прислушиваясь к весёлым голосам и смеху. С тех пор, как перед жертвенником Амона Рамери назвал Раннаи своей женой, прошло несколько лет, но они ещё не привыкли к счастью, оно всё ещё казалось волшебством, чудом, сном, который может развеяться. Пока они жили в Нэ, многочисленные дела службы не позволяли Рамери подолгу оставаться с женой и сыном, но вот его величество перед походом в Кидши отпустил начальника своих телохранителей, и снова счастье обняло их радужным крылом Бенну — Рамери и Раннаи просыпались рядом каждое утро и весь день были вместе, будь то в доме, в саду или на реке в тростниковой лодке. Они словно не могли наглядеться друг на друга после стольких лет кратких тайных встреч, присутствие сына радовало их, но не могло заменить наслаждения быть друг с другом.
— Знаешь, — сказала наконец Раннаи, — его величество отдалил от себя Инени.
— Откуда ты знаешь?
— Утром я получила письмо от брата.
По лицу Рамери пробежала лёгкая тень, но Раннаи ничего не заметила.
— Я знаю, Рамери, что вы были в ссоре. Это из-за меня?
Рамери кивнул.
— Не знаю, что случилось с ним, он всегда был таким спокойным и добрым, мне казалось, что он похож на отца. И вдруг я увидела, что он злобен и труслив, что он чуждается меня, что чинит тебе мелкие козни. Это очень неприятно! Но в этом письме было совсем уж что-то странное. Он обвиняет тебя в том, что ты отвратил от него сердце его величества…
Рамери горько усмехнулся.
— Как бы я мог это сделать, даже если бы захотел? Его величество не из тех, кому можно внушить противные ему мысли. Я стал свободным человеком, но не перестал быть рабом фараона. Нет, Раннаи, поверь мне, в этом я невиновен!
— Я это знаю, любимый.
— Инени не может простить мне только одного, — тихо сказал Рамери, — любви вечноживущего Джосеркара-сенеба. Я знаю, он может жестоко отомстить мне за прошлые обиды, но что бы ни случилось, знай, что я не подниму руки на твоего брата… — Он осёкся и замолчал.
— Возлюбленный мой, — Раннаи взяла мужа за руку, заглянула в его глаза, — возлюбленный мой, разве страшны тебе его обиды и козни? Его величество любит тебя, он дал тебе свободу, дал нам счастье, о котором мы так долго мечтали, даже добился у верховного жреца согласия на наш брак, и после всего этого… Нет, я не верю! Мы так долго ждали своего счастья, неужели нам не будет позволено насладиться им?
Чтобы успокоить жену, Рамери ничего больше не сказал и только ласково обнял её, но сердце его метнулось, как птица, поражённая невидимой стрелой. Внезапно он понял, что настало время расплаты, что отдаление Инени от двора заставит его наконец совершить то, на что он не мог решиться в течение долгих шести лет. А детский смех звенел, удаляясь, огоньком вспыхивал среди деревьев. Голос судьбы его, горький смех его судьбы…
