Переправившись через Евфрат, Тутмос не нашёл митаннийского царя, который не стал дожидаться врага и бежал ещё дальше, сопровождаемый остатками своего войска. Погоня за змеёй уже начала утомлять Тутмоса, но воины хотели двигаться дальше, вниз по Евфрату, стремясь поживиться добычей окрестных городов. Флот его величества позволял сделать это — прочные кедровые суда в изобилии доставлялись из Гебала и других городов, где были устроены верфи, доставка проходила быстро и без каких-либо затруднений. Сознавая, что желание войска справедливо, Тутмос предоставил военачальникам командовать небольшими отрядами, отправлявшимися для взятия того или иного городка, а сам почти всё время проводил на своей барке, считая участие в подобных мелких стычках недостойным себя занятием. Лениво осматривая горы золотой и серебряной посуды, глядя на бесчисленные стада скота и табуны лошадей, скользя надменным взором по толпам пленников, он думал о том, что добровольная дань Шаушаттара принесла бы ему больше радости, чем добытое с лёгкостью, но самовольно. Там, в далёких краях, куда не могла дотянуться даже рука фараона, царь Митанни продолжал строить козни, пытаясь воспламенить восстанием уже почти покорённый Ханаан. Ускользнув, змея копила яд в своём тайном убежище, слишком плохо заметая свои волнистые следы, и до Тутмоса доходили слухи, что Шаушаттар снова собирает войско, призвав на помощь союзников из Кидши и Тунипа. Всё это омрачало радость победы, как когда-то омрачила её многомесячная осада Мегиддо, хотя он и оставил посвятительную надпись на прибрежной скале рядом с такой же надписью своего великого деда. Дойти почти до Каркемиша — этого не сумел сделать ни один великий фараон древности, границы Кемет ещё никогда не простирались так далеко на север, но этого было мало Тутмосу. Порой он чувствовал себя простым хемму, обречённым всю жизнь делать то, что ему прикажут, хотя бы приказ исходил от богов, хотя сам он был богом Кемет. Вновь возвращалась обида на Хатшепсут, по вине которой были утеряны плоды завоеваний её отца, рука казалась совсем обессилевшей и с трудом держала меч, ночами фараон плохо спал, а ночного собеседника у него теперь не было. Он томился, тосковал по жене и сыну, сознавая, что только мысль о царевиче, которому нужно оставить в наследство великое и непобедимое царство, придаёт какой-то смысл его теперешней жизни. Чтобы побороть неизвестную, непонятно откуда берущуюся тоску, Тутмос развлекался стрельбой из лука, стреляя в пролетающих в небе птиц, нередко промахивался, со злобой бросал лук на корму, уходил в свой шатёр ожесточённый, даже с военачальниками разговаривал сквозь зубы. Неожиданно ощутил пустоту после смерти Себек-хотепа, хотя никогда не любил его и помнил все обиды, причинённые ему правителем Дома Войны ещё во времена Хатшепсут, часто вспоминал военачальника, удивляясь тому, что может так вспоминать — беззлобно, с грустью. Амон-нахт и Хети, хорошо знавшие Себек-хотепа, тоже не упускали случая вспомнить о мужестве и твёрдости своего товарища, Тутмос слушал их как будто безразлично, но всё чаще и чаще думал о том, что военачальники подобны стрелам в колчане — без них не выстрелить из лука, но начинаешь это понимать, когда колчан пустеет и рука боится ощутить полную, грозную пустоту. Только теперь Тутмос начал задумываться о людях, составляющих его войско, — это были тысячи безымянных, лишь немногие из них, подобные воину Пепи, выныривали на поверхность этой тёмной, мутной реки, которая беспощадным разливом обрушивалась на покорённые города. У многих ли из них были дети? Когда-то, ещё в ранней юности, Тутмос отыскал в старых свитках рассказ о том, что великие фараоны древности брали в войско лишь тех, у кого уже был хотя бы один сын, но у него такой возможности не было. Сколько раз сам он, ещё будучи бездетным, рисковал своей жизнью ради того, чтобы сбить спесь со сбросившего узду Ханаана! У Себек-хотепа было два сына, но фараон не знал их, не знал и детей Амон-нахта и Хети. Что будет, если война с Митанни затянется надолго и в следующей большой битве войско понесёт столь же большие потери? Некогда бог Хнум вылепил людей из глины на своём гончарном круге, но где взять столько глины и, главное, столь искусного мастера, чтобы мгновенно пополнить войско сильными и опытными воинами? Много надежд было возложено на пленников, но сколько времени должно пройти, прежде чем они станут достаточно надёжными воинами, подобными Рамери и другим ханаанеям и шердани, составляющим отряды личных телохранителей царя! Тутмоса терзали эти мысли, снедала досада и тоска. Чтобы развлечься хотя бы немного, он приказал устроить охоту на слонов у водопоя, построить хорошие загоны и приготовить побольше крепких копий, которые испытывал самолично, вонзая одно за другим в укреплённый на стволе дерева щит. Новость о великой охоте всколыхнула войско, и многие захотели принять в ней участие, но фараон отобрал только несколько человек, среди которых были Дхаути и Рамери, и десятка два простых воинов, которые должны были добивать животных и следить за колесницами. Большое стадо в сто двадцать голов собралось у водопоя, и укрывшиеся в засаде охотники с трепетом и восхищением смотрели на красивых крупных самцов, возвышавшихся подобно горам, на их круто изогнутые бивни, которые могли несказанно обогатить счастливцев драгоценной слоновой костью. Но в то же время великаны внушали невольный страх, который ещё увеличивался, когда слоны, привлечённые лёгким шумом, поворачивали в сторону охотников свои огромные головы и смотрели, словно пристально вглядываясь в заросли. Ветер доносил до исполинов тревожащий их запах человека, некоторые из них даже не прикоснулись к воде, оглядывались по сторонам, и только детёныши резвились, окатывая друг друга водой из своих хоботов. Один чудовищных размеров слон, в котором легко было узнать вожака, несколько раз протрубил, и самки с детёнышами сбились в центр круга, образованного самцами. Пора было начинать, животные уже обнаружили присутствие человека, сжимавший круг страх за детёнышей мог обернуться грозной яростью самцов. Рассыпавшись цепью, воины ударили мечами о щиты, привлекая внимание слонов, и тогда вожак, грозно подняв хобот, бросился вперёд, что и было нужно охотникам, стремившимся отогнать его от стада. Тутмос знал, что стадо, лишённое вожака, начнёт беспорядочно метаться из стороны в сторону, и тогда с животными будет легче справиться, хотя в этом случае будет опасна слепая сила обезумевших великанов, несущихся вперёд без дороги. Неферти, колесничий его величества, постоянно сопровождавший фараона в боях, погнал коней вперёд, отдав им всё своё внимание — в битве со слоном щит, которым Неферти обычно защищал Тутмоса от копий и стрел, был бесполезен. Слон повернул голову навстречу мчащейся прямо на него колеснице; казалось, от воздуха отделилась серая громада, хобот вожака поднялся ввысь, и громада заслонила солнце, отбросив зловещую тень. Рука Тутмоса дрогнула и крепко сжала древко копья, но расстояние ещё не позволяло нанести удар, который при особом искусстве охотника становится смертельным — удар копьём между глаз, в основание хобота, бывшего самым страшным оружием слона. Вот колесница всё ближе, ближе, всё яростнее стучит сердце Тутмоса. С коротким возгласом, вырвавшимся помимо его воли, фараон поднял руку и бросил копьё. Оглушительный рёв животного и фонтан густой тёмной крови, выбившийся из раны, показали Тутмосу, что он достиг своей цели — копьё вошло глубоко и закачалось в воздухе, подобно гигантской страшной булавке. Неферти осадил коней, заставил их пятиться шагом, и вовремя — у слона подогнулись передние ноги, под тяжестью упавшего тела задрожала земля, великан попытался хрипло протрубить ещё раз, и голова его упала, подняв тучу мелкого горячего песка. Ещё два копья вонзились в бок чудовищного зверя, но он был уже мёртв. Увидев гибель вожака, стадо заметалось, ещё несколько слонов стали лёгкой добычей охотников. Песок мешался с кровью, ручьями лившейся из ран, воздух наполнился рёвом и воинственными криками, Тутмос начал ощущать невыразимое упоение битвы, отозвавшееся сердцебиением и торжествующей улыбкой.