В ночь перед решающей битвой разыгралась буря, повалившая на землю множество походных шатров, испугавшая коней и вьючных ослов. Тутмос был суеверен и счёл это плохим признаком, но отступать, когда в руках у него было послание царя Митанни с назначением времени и места сражения, было так же невозможно, как заставить повернуть вспять воды Хапи. Фараон собрал в своём укреплённом шатре военачальников и на этот раз был готов выслушать любые, самые нелепые их советы. Он не скрывал своего смятения и по своей привычке мерил быстрыми шагами пространство шатра, резко поворачиваясь и постоянно меняя направление своего шага.

— Что вы думаете о войске поверженного Шаушаттара?

— Войско сильное, — не задумываясь ответил опытный Себек-хотеп. — Но вся сила митаннийцев в колесницах, а их коней буря напугала ничуть не меньше, чем наших.

Тутмос одобрительно посмотрел на военачальника — он не подумал об этом.

— Кони важны, но важнее те, кто ими правит. Эта буря помешала воинам моего величества отдохнуть и набраться сил перед битвой.

— А разве митаннийцам пришлось легче?

— Они на своей земле.

— Плохо же их собственная земля заботится о них!

— Их жрецы будут говорить, что это их боги наслали на нас эту бурю.

— Пусть говорят! И митаннийцам в их временном стане пришлось нелегко. Думаю, что Шаушаттар плохо спал в эту ночь.

— Я не спал совсем, — признался Тутмос. — До поздней ночи думал о битве, а едва лёг, как сразу началась буря.

— Твоё величество, есть ещё время отдохнуть.

— Разве?

— Твоё величество, — вмешался Дхаути, — было бы хорошо приказать воинам вооружиться ещё и секирами. Хотя митаннийские кони защищены, секира, летящая в их голову, может легко перерубить наглазники и испугать даже самого закалённого в битвах коня.

— Но вознице очень легко спрыгнуть на землю!

— Пешего воина победить легче.

Тутмос улыбнулся любимцу с чувством явного облегчения.

— Хорошо, если митаннийские колесничные войска смешаются и придут в беспорядок. Но ведь и лучники у них очень сильны!

— Да, они до сих пор используют двойной лук, — заметил Хети. — Но, твоё величество, наши не менее искусны, а уж если ты сам натянешь тетиву своего большого лука…

Тутмос самодовольно улыбнулся, так как Хети задел весьма чувствительную струнку в его сердце.

— Стреляет моё величество хорошо! Стрела, посланная моей рукой, пробивает медную мишень толщиной в три пальца и выходит из неё на три ладони. Хорошо бы, если бы сам Шаушаттар принял участие в битве! Мы сразились бы с ним, как Хор с Сетхом, и я уверен, что Вашшуканни пришлось бы готовиться к пышной погребальной церемонии. А его сыновей я посадил бы в прочные клетки, как обезьян, привезённых из Паванэ.

— Слово твоего величества нерушимо! Мощь твоя велика, сила твоя тяготеет над всеми странами, страх перед тобою — клеймо твоё на земле Митанни. Да будешь благословен ты, сын Амона—Ра, зачатый от семени его, сын его возлюбленный! — возгласили военачальники, и Тутмос, довольный, отпустил их и лёг на своё походное ложе, возле которого, как всегда, стоял безмолвный Рамери.

Божественному отцу Инени болезнь помешала сопровождать фараона в этом великом походе, и взор Тутмоса с невольной тоской блуждал по пустому шатру. Смятение его улеглось, но полностью он не был спокоен. Он знал, что многие правители Ханаана плохо спят в эту ночь. Зато крепко спит, наверное, маленький царевич Аменхотеп, для трона которого его отец воздвигает сейчас подножие из тел врагов Кемет. Мысль о сыне пробудила и нежность к его матери, девочке Меритра, не обманувшей ожидания Тутмоса и принёсшей ему столь драгоценный дар. Наверное, и она крепко спит в эту ночь, тысячу раз перед сном попросив богов о его удаче. Вдруг ему захотелось непременно увидеть во сне жену и сына, так захотелось, что сердце забилось быстро-быстро и к глазам едва не подступили непонятные слёзы, совершенно не подобающие фараону-воителю в ночь перед битвой. Он принялся вспоминать, как вызываются желанные сны. Нужно взять чистый полотняный мешок и написать на нём тайные магические имена, потом скрутить его в фитиль и зажечь, пропитав чистым маслом. Но вспомнит ли он эти необходимые слова, обладающие тайной силой? «Апрмиут, Лаиламчоуч, Арсенуффрефрен, Фта, Арчентечта…» — кажется, он припомнил правильно. Потом нужно подойти к светильнику и семь раз произнести магическую формулу, припомнить которую отчего-то было намного легче. «Сачму, Эпаэма, Лиготеренч, Зон, Тандарерту, поглотивший землю, всосавший луну и поднявший диск солнца в нужное время, Чтету имя твоё. Я заклинаю вас, о, владыки богов, Ссэв, Чребс, откройте мне то, что я хочу знать»[124]. Можно испросить богов о судьбе завтрашней битвы, но если ответ будет неблагоприятен, разве он прикажет войску идти назад? Лучше узнать, что там происходит с маленькой царицей и сыном, здоровы ли они, хорошо ли спят в эту ночь. А ещё нужно крепко помолиться Шаи и Рененет[125] и, конечно, вознести молитвы великому Амону. А сновидение… Сон уже смыкал его глаза, не было сил встать или даже приказать слугам отыскать нужный полотняный мешок. Да и сил не хватит семь раз произнести длинную формулу. Великий фараон покорился ещё более великому властителю — сну.

Небо над долиной нависло угрюмое, тревожное, ещё не очистившееся от следов бури. Воины Кемет и митаннийцы стояли ровными рядами друг напротив друга. Лучники, а также вооружённые метательными палками кушиты, предупреждённые о том, сколь важные задачи они должны выполнить в этом бою, переглядывались не без гордости — не часто выпадали времена, когда меша отдавалось предпочтение перед нет-хетер. Сам Тутмос в своей боевой колеснице находился в рядах войска Кемет, с гордостью поглядывая на свой большой лук — пластинки из рога антилопы, укреплённые в желобках деревянной основы, придавали ему особенную гибкость, но, чтобы испытать его на деле, необходимо было обладать силой Тутмоса-воителя! Он вновь подумал о том, увидит ли в рядах противника царя Шаушаттара на разукрашенной золотом колеснице. До сих пор ему не везло — ни с одним правителем он не встретился в битве лицом к лицу, хотя понимал, что и сам бы мог только командовать, сидя на удобном возвышении в окружении царских писцов. Но неужели же теперь, когда так много нужно сделать для новорождённого сына, он вдруг начнёт опасаться стрел и копий и беречь себя? Нелепо! Он поднял руку, воины поднесли трубы к губам. Пора кончать! Если уже в самом начале заключён чей-то конец, путь он придёт быстрее…

Расчёты Тутмоса и военачальников оправдались — в бой ринулись прежде всего колесничные войска митаннийцев. Должно быть, они были изумлены тем, что навстречу им не помчались тяжёлые колесницы воинов Кемет — это было заметно по тому, как митаннийцы вдруг сбавили ход. И вдруг из рядов войска Кемет полетели боевые топоры, которыми в совершенстве владели кушиты и те, в ком текла кровь хека-хасут. Глаза коней, не видевших опасности, вдруг оказывались открытыми — топоры, даже только скользнув по наглазнику, перерубали его и пугали животных, другие топоры вонзались в борта колесниц. Замешательство митаннийцев было мгновенным, но и оно позволило лучникам Кемет использовать мимолётное преимущество — сотни стрел взвились в воздух и полетели, словно туча пчёл, на митаннийское войско. Сам фараон, приказав верному Неферти подъехать поближе, натянул свой смертоносный лук. Одновременно кехеки и кушиты подняли своё страшное оружие и ринулись в бой, с флангов ударили копьеносцы, и вот уже войска смешались, не уступая друг другу ни локтя земли, и начался рукопашный бой. Сам Тутмос с удовольствием схватился за меч, которому так редко доводилось рубить головы врагов — все последние походы приходилось брать укреплённые города или видеть спины убегающего противника, едва лучники уступали место копьеносцам. В гуще схватки царский меч мелькал без остановки, нанося рубящие и колющие удары, фараон выпустил его лишь тогда, когда почувствовал, что правая рука, всё же более слабая, чем прежде, немеет и пальцы разжимаются сами собой. Он попытался рубить левой, но скорее орудовал мечом как простой палкой, нанося неловкие и слабые удары. Опыт подсказал ему, что битва затянется не меньше чем на час, но воины Кемет всё же выигрывали пядь за пядью, медленно наступали на митаннийцев, теснили их, разрывая ряды пеших воинов, пробиваясь к стану противника, в центре которого стал уже виден разукрашенный царский шатёр. Вот он, Шаушаттар! Неужели сбудется мечта Тутмоса и он столкнётся лицом к лицу с тем, кто столько лет по капле подливал яд в его вино и поджигал огонь то в одном, то в другом мелком царстве Ханаана? Но, наверное, царь даже не в боевом вооружении, раз он не показывается из шатра. Нужно проложить дорогу к шатру во что бы то ни стало, но вокруг него стоят плотным кольцом вооружённые воины, готовые скорее лечь мёртвыми, чем расступиться и пропустить владыку Кемет. Тутмос огляделся, ища глазами верного Дхаути, но увидел только Хети, который бился врукопашную с рослым митаннийцем в панцире, обшитом золотыми пластинками. Может быть, царевич?