Аменемнес прислушивается к звукам, доносящимся из соседних покоев, но слышит только шелест шагов, только приглушённые голоса. Иси больше не кричит, не стонет, и это тревожит старого жреца. Не начал бы фараон прислушиваться к этой опасной тишине, которая может разразиться чем угодно — и благословением небесного Хапи, и чёрной бурей. Он снова кладёт свою сухую, узкую ладонь на плечо повелителя.
— Твоё величество, прикажешь укутать тебя потеплее?
— Нет, мне совсем хорошо. Вино согрело грудь, Аменемнес…
— Лучше закрой глаза, твоё величество, они воспалены и могут заболеть.
— Веки слишком тяжёлые, Аменемнес. Я не хочу спать.
— Это действие трав. Лучше будет, если ты погрузишься в сон.
— Сон больше не придёт, мне только будет казаться, что я засыпаю.
— Придёт, если ты выпьешь немного из этого кубка.
— Я больше не хочу усыпляющих трав!
— Это может продлиться долго. Зачем же нужен ещё один приступ? Прошу тебя, твоё величество, сделай хотя бы несколько глотков.
Молодой фараон снова подчиняется верховному жрецу, хотя и казался преисполненным намерения настоять на своём. Всё-таки не зря божественные отцы всегда стояли у трона владык. Какой же властью обладает старый Аменемнес, если он умеет так подчинять себе волю царя! И при этом всегда спокоен, внушительно спокоен. Невозможно представить себе, чтобы он повысил голос. Удивительно!
…Снова в покоях сгущается ночь, факелы притушены, опять остался только один светильник. И в соседних покоях тишина. Джосеркара-сенеб — искусный врачеватель, и у него добрая рука: младенцы, которым он помогал появиться на свет, всегда выживали, даже если рождались слабыми. Этому жрецу всего двадцать три года, а он уже умеет читать незримые тайны в свитке вечности. Хорошо, что именно он сейчас у ложа Иси. Снова старый жрец прислушивается к звукам, снова его слух улавливает только гнетущую тишину. И вдруг эту тишину разрывают два крика — женский, полный боли, и другой, слабый, едва слышный. Но вот первый крик затихает, а второй становится всё громче, всё настойчивее, жизнерадостнее. Вот отворяются двери, вот Джосеркара-сенеб на пороге, у него усталое и счастливое лицо, чёрные глаза блестят. Он простирает руки к небесам и кажется сейчас волшебной птицей Бенну[28], по воле богов посетившей царские покои. Это его искусство, вдохновлённое милостью Тота[29] и благостью Таурт, помогло долгожданному царевичу появиться на свет. Радость, великая радость! Белые одежды молодого жреца запятнаны кровью, его руки слегка подрагивают, но во всей Кемет нет сейчас человека счастливее его, ибо у маленькой Иси просто нет сил радоваться. Вот когда проснётся его величество… Но фараон спит, и нельзя будить его. Кто знает, над какими неведомыми пространствами витает сейчас его Ба[30]? Когда владыка спит, с ним говорят боги. Но вот, видно, мать матерей Исида сообщила ему радостную весть — Тутмос открывает глаза, лицо его уже светится от счастья. Все лица вокруг сейчас светлые, даже лица слуг, телохранителей, стражей, охраняющих покои. Долгожданный сын родился. Долгожданный царевич, наследник престола, будущий Тутмос III.
* * *
По узорчатому полу покоев процокала копытцами маленькая домашняя газель, вошла в круг света, очерченный светильниками, и остановилась, насторожив чуткие уши. Её глаза, цветом похожие на чёрные сливы, впитывали свет и излучали его, окрасив лёгкой задумчивостью, лёгкой грустью. Удивительное это было животное, напоминавшее о волшебных превращениях, заколдованных красавицах. Джосеркара-сенеб опустил руку, погладил газель по голове, и она улеглась возле его кресла, продолжая прислушиваться к чему-то, чего не мог уловить слух её господина. В саду громко и немного надсадно кричала ночная птица, но газель слышала её не в первый раз.
— Да что сегодня с тобой, Гези? Успокойся же!
Вошёл раб Техенну, родом хатти, низкорослый, плечистый человек с глазами, глядящими преданно и с любовью лишь на одного человека в мире — на Джосеркара-сенеба. Он служил в доме много лет, знал все дела хозяев и обо всём молчал, а доверяли ему безраздельно, как говорили иные — слишком. Техенну вошёл и склонился перед хозяином, его тень на стене сделала то же самое, и газель посмотрела почему-то не на человека, а на эту тень. Джосеркара-сенеб взглянул вопросительно, оторвав взгляд от свитка, который развернул только что.
— Что тебе, Техенну?
— Прибыл человек из храма, господин, от господина Аменемнеса. Просит тебя прибыть незамедлительно.
Джосеркара-сенеб поднялся со вздохом.
— Там что-то случилось?
— Он не сказал.
— Хорошо, иду. Господин Инени уже спит?
— Да, господин.
Газель встала и теперь смотрела на Техенну словно с укоризной, недовольная тем, что раб нарушил покой её господина и её собственный. Впрочем, сам Джосеркара-сенеб недовольства не выказал. Он привык к тому, что ему нередко поручают важные дела, которые творятся ночью. Есть целебные снадобья, которые можно изготовить только при свете звёзд. И младенцы почему-то любят появляться на свет по ночам. И ещё важные советы жрецов всегда происходят в часы владычества Нут[31].
— Госпожа у себя, Техенну?
— Она вышла в сад с прислужницами, господин.
— Хорошо, значит, я её увижу. Ты будешь провожать меня, Гези? Остерегайся только сторожевых собак. Идём же. Где посланец?
Уже собираясь сесть в носилки, Джосеркара-сенеб увидел свою жену — она возвращалась домой, окружённая толпой прислужниц, молоденьких и нарядных. Он улыбнулся, увидев Ка-Мут, — он очень любил её. Некрасивая, даже невзрачная, она была тихой и покорной, умела приласкать и утешить, а хозяйство вела так, что Джосеркара-сенеб удивлялся её умению. И хотя женился он на ней прежде всего потому, что это было желание его учителя Аменемнеса, он очень скоро всем сердцем привязался к жене, по-настоящему оценил её. И матерью она была хорошей, заботливой, серьёзной. Двоих детей принесла она Джосеркара-сенебу, сына и дочь. Инени было уже девять лет, он учился в жреческой школе, подавал большие надежды, недавно родилась дочка Мерит-Нейт, правда, очень слабенькая и хрупкая, но всё же она родилась живой в утешение родителям, которые до этого потеряли двух нерождённых детей. Несмотря на это, Джосеркара-сенеб был счастлив, ему даже казалось, что боги одарили его слишком щедро. Что значит его искусство врачевателя по сравнению с той благодатью, которая столь щедро изливается на него? Такая любовь в глазах Ка-Мут, что нельзя удержаться — нужно поцеловать эти глаза.
— Ты уходишь, господин мой? Жаль… Я думала, что смогу вместе с Гези примоститься у твоих ног и наглядеться на тебя, пока ты будешь читать свои свитки. Это отец прислал за тобой? Боюсь, не увижу тебя тогда целый день.
— Думаю, что вернусь к утру, любимая. Увижу ещё, как Инени отправляется в школу. А может быть, и позавтракаем вместе. Не печалься.
Он держал руку Ка-Мут, маленькую и горячую, и с любовью всматривался в её лицо, озарённое щедрым лунным светом. Было полнолуние, красавица Нут не жалела своих даров. Газель мягко ткнулась в колени Джосеркара-сенеба, напоминая о себе. Но нельзя же, в самом деле, брать её с собою! Будь она священной кошкой, он взял бы её в свои носилки.
— Боюсь, не больна ли ты, Гези! Присмотри за ней, Ка-Мут. Беспокоится весь вечер! А, Нехи, это тебя послал господин Аменемнес? Надеюсь, ничего не случилось?
— Нет, но всё же поторопись, господин.
Аменемнес встретил молодого жреца на пороге храма, обнял его за плечи, сразу повёл в небольшую комнату без окон, в которой обычно проходили тайные советы жрецов. Сюда входили не торопясь, низко кланялись стоящей в углу статуе Амона, неспешно бросали в курильницу горсть благовонных зёрен, рассаживались чинно, говорили вполголоса. Порог этой комнаты обычно переступали лишь пророки, избранные старшие жрецы и члены унуита[32], даже о самом её существовании знали немногие, хотя все проходили почти каждый день мимо скрытой в стене двери. Но на этот раз никого в комнате не было. Аменемнес затворил двери, велел Джосеркара-сенебу сесть. Он очень постарел за последнее время, и Джосеркара-сенеб ещё раз с горечью отметил это, посмотрев на его руки. Это были руки очень старого, утомлённого жизнью человека — очень белые, с тусклыми ногтями, с набухшими лиловатыми жилками. И на чёрной эбеновой поверхности стола они лежали бессильно, будто спящие.
