Лодка плыла, покачиваясь, вдоль заросших папирусом берегов Хапи, мимо дворцов и храмов. Люди, проплывавшие мимо, не замечали фараона, да и те, кто были на берегу, не падали ниц, завидев её: мало кто узнал бы царя в загорелом, коренастом, ничем не примечательном молодом человеке, диадему которого украшала, правда, священная змея, но такая тусклая, что её едва ли можно было как следует рассмотреть.

Он смотрел на лунный диск — не тот, что был в небе, а тот, что отражался в глазах Раннаи. Серебристая капля, слеза или мимолётный огонёк, лодочка из чудесного серебра на поверхности чёрного водоёма, под ней — несказанная глубина. Он держал её на руках, лёгкую, почти невесомую, как лунный луч, и она шептала, запрокинув лицо, глядя на луну: «Араттарна, Араттарна, Араттарна…», словно он был там, в неизмеримой высоте, на этом сверкающем диске. По саду блуждали лёгкие тени ветвей, вспыхивали зеленоватые огни светляков, прохладный ветерок приводил в движение всю эту молчаливую громаду растений, беседок, цветников. Позади возвышался храм, чуть дальше — один из царских дворцов, но место, где встретились Рамери и Раннаи, было совсем уединённым, сикоморы здесь росли так густо, что почти сплетались ветвями, образуя лёгкий колышущийся свод. Неподалёку был прямоугольный водоём, на глади которого тихо покачивались растворенные тьмой тёмно-голубые лотосы, под ногами росла мягкая трава, повсюду — заросли густого кустарника, привезённого из каких-то дальних земель, его крупные цветы белели в темноте, ночью пахли особенно сильно. Правда, жрецы говорили, что они ядовиты, и Раннаи предупредила Рамери об этом, когда он хотел сорвать сильно пахнущий красивый цветок, чтобы украсить им волосы прекрасной жрицы. Она пришла на это свидание, рассеяв все сомнения Рамери, и бросилась к нему в объятия сразу же, как только увидела его, а он, пожалуй, не осмелился бы обнять её первым. Это был не сон, потому что во сне не чувствуешь запахов и не ощущаешь дыхания прохладного ветра, Рамери знал это, но он верил во всемогущество магии — прекрасная женщина могла оказаться призраком, только пленительным Ка некогда умершей красавицы, обманом, забавой бессмертных или посвящённых в таинства храмов. Он и подхватил её на руки для того, чтобы ощутить тепло и тяжесть её тела, Раннаи была очень легка, но он чувствовал её дыхание, слышал живое биение сердца и видел, как луна отражается в прекрасных глазах. Нет, не призрак, но и не земная женщина, каких много было во дворце, и самое великое чудо — то, что он боится назвать по имени, то чувство, которое знатная госпожа не может испытывать к рабу.

— Ты любишь меня, царевич?

— Я не царевич, я твой раб.

— Нет, ты мой господин. Мужчина — всегда господин женщины, я буду делать всё, что ты мне прикажешь… Араттарна, скажи, ты когда-нибудь признался бы, что любишь меня?

— Никогда.

— Верю, так бы оно и было. Я вижу, ты удивлён? Ты, наверное, хочешь спросить, почему я полюбила тебя, почему выделила из толпы дворцовых стражей…

— Потому, что я на голову выше остальных?

Раннаи рассмеялась, плотнее сомкнула пальцы на шее Рамери, крепче прижалась к нему.

— Нет, лев! Не спрашивай об этом. Когда-нибудь я расскажу тебе всё, ты будешь видеть моё сердце так же ясно, как чистую воду в серебряном кувшине. Ты не хочешь опустить меня на землю?

— Не хочу.

— В тот раз ты тоже не хотел отпустить меня…

— Разве тебе было плохо в моих руках?

— Нет, хорошо. И сейчас хорошо. Но я хочу обнимать тебя, а не только держаться за твою шею.

Он опустил её на траву, Раннаи села, грациозно подобрав ножки, жестом пригласила Рамери сесть рядом. Он повиновался, покорный, как ручной лев. Прямо перед ними, в траве, вспыхнул яркий огонёк светляка.

— Ты знал многих женщин? — помедлив, спросила Раннаи.

— Ни одной.

— Это правда?

— Клянусь священным именем Амона, хотя и нелегко мужчине признаться в этом.

— Почему же? Они тебе не нравились?

— У меня не было времени на женщин. И я не видел ни одной, которую хотелось бы любить.

— Я не говорю о любви.

— Раннаи, однажды… — Рамери помедлил, осторожно взглянул на женщину и продолжил, только дождавшись ободряющей улыбки: — Однажды царица Нефрура сказала мне, что я красив, что моя сила влечёт её и страшит. У неё в руке была плеть, и я помимо воли вспомнил о том, как она однажды ударила меня по лицу. Нет, я не боялся! Я знал, чувствовал, чего она хочет от меня. Но я не архитектор Сененмут, который мог посягнуть на жену своего господина.

— Разве долг может когда-нибудь удержать мужчину, если он поддался страсти?

— Я не испытывал страсти. И я не хотел бы обмануть доверие моего господина.

— Араттарна, он и не обратил бы внимания на это! — Раннаи улыбнулась, но тотчас же вновь стала серьёзной. — Я поступаю плохо, отец был бы недоволен мною. Не сердись на меня! Я только женщина, я очень неразумна. И, в отличие от тебя, уже дважды нарушила свой долг.

— Раннаи…

— Не будем больше говорить об этом. Разве для этого мы пришли сюда? Послушай, Араттарна, ты ведь царского рода, и будь ты сейчас царём Хальпы, у тебя было бы много жён…

— Ни одна из них не стоила бы тебя.

— Так часто говорят мужчины… — Раннаи взглянула лукаво, и Рамери смутился.

— Я этого не знал.

— Верю… Вот твои руки. В них я была словно лодка, покачивающаяся на волнах, и они могли бы сокрушить меня, если бы захотели. Дай мне свои руки! Вот так. Они многое могут, ими ты защищаешь трон… Скажи, тебе случалось видеть тайных убийц?

— Ты опять спросишь, готов ли я убить человека во славу великого Амона?

— Нет, нет! К этому мы больше не вернёмся… — Но она опустила глаза, не выпустив, однако, рук Рамери. — Я уверена в твоей любви к Амону, доказательств мне больше не нужно. Воин, владыка мой… Послушай, я хочу пить. Напои меня водой из своих рук.

Он встал, зачерпнул чистой воды из водоёма, опустился на колени перед сидящей Раннаи, и она наклонилась и приникла к его распахнутым ладоням. В тишине жалобно зазвучал голос сонной птицы, потревоженной, быть может, порывом ветра или промельком ночного хищника. Губы Раннаи скользили по жёстким ладоням воина, она не хотела бросать этой чаши.

— Его величество отпустил тебя?

— Иначе бы я не ушёл.

— На рассвете ты должен вернуться во дворец?

— Раньше рассвета.

— Божественный отец Хапу-сенеб молится в тайном святилище бога, я увижу его только завтра утром. Времени у нас много… Ты не боишься, Араттарна?

— Воин не должен бояться.

— А за меня?

— За тебя боюсь, — сказал он тихо.

— Не бойся ничего. Если подаришь мне счастье — чего стоит жизнь? Я знаю, великий Амон дал мне его ненадолго, только затем, чтобы… Но и этого достаточно. Смотри, какое небо! Прямо над нами созвездие Сеху[89], звёзды пылают, как зажжённые факелы. Смотри же, смотри!

— Я даже на небо не могу смотреть, когда ты рядом.

— И ты скажешь, что никогда, ни одной женщине не говорил таких слов? — Глаза, полные лунного света, смеялись.

— Никогда, ни одной.

— Любовь ко мне сделала тебя красноречивым?

— Я говорю то, что на сердце.

— Я забыла, что это такое.

— Но разве божественный отец Хапу-сенеб не любит тебя?

— Не всем дано знать, что такое любовь! Этому таинству не учат даже в храмах. Когда-то я была преисполнена любви к Амону, я верила в сияющий чертог… — Раннаи осеклась, заметив, что Рамери опустил глаза и старается не смотреть на неё. — Что с тобой?

— Ты говоришь о других.

— Я говорю о боге, Араттарна.

— Я знаю, — сказал он тихо, — моя ревность преступна, но сердце у меня дрожит, как птица в силках, и я не могу справиться с ним.

— Дай я поглажу эту птицу.

Лёгкие, прохладные пальцы Раннаи коснулись груди Рамери, и он вздрогнул, словно она и в самом деле дотронулась до обнажённой плоти сердца.