Мне «посчастливилось» застать совершенно анекдотичные порывы к карьере и росту. Задумал очередной начальник обнести все дома железной оградой, и задумал он это зимой, при температуре в минус 35 градусов. На отогревание земли носили последние полы, двери, перила из полуразрушенных красных казарм, на ограду – из них же вырванные водопроводные трубы. Долбили в вечной мерзлоте лунки, ставили в них трубы, заливали их водой, которая моментально превращалась в лёд. Ограда стояла, правда недолго, порыв был отмечен, награда получена, а дальше – весна, таяние льда, ну и сами знаете – «пусть хоть не рассветает».

Почему этот маразм из века в век возможен? Есть в Даурии второе кладбище. История его возникновения связана с началом Великой Отечественной войны. Для прикрытия границы тут была оставлена 111 стрелковая дивизия. Кормили и одевали солдат плохо, умирали они от дистрофии и холода. Зимой могил не рыли, сжигали трупы в котельной, видимо, госпитальной.

Летом похоронная команда рыла впрок, в том числе и для себя. Пока земля мягкая и какая – то сила есть, не ровен час помрут все или с места авралом тронутся, копать будет некому, так и останешься на земле до лучших времен (сколько из наших «задержалось» незакопанными). Рыли неглубоко, на 30-40 см, хоронили помногу, надгробий, конечно, нет. Только шутят, уходя на пенсию, что все, пора в 111 стрелковую дивизию: «Проходи прохожий, не топчи мой прах, я уже дома, а ты ещё в гостях…». Не по-людски, а зачем по-людски, и как по-людски?».

Считать народ, населяющий Россию, святым можно или из монастырской кельи, проводя время в молитвах о нем, или из-за ученого стола. Главное, оторванность от народа. Чтобы считать его великим и святым, нужно быть от него страшно далеким. Находясь же в народе, дыша с ним одним воздухом, поражаешься бестолковости, мазохизму и лени.

Дороги и дураки – это родное понятие. Святая Русь – это путаное, хотя и приятное. Мы, видимо, до сих пор еще первобытны, близки к природе. Понимаем только силу, думать и работать самостоятельно и ленимся, и боимся. Всегда впереди себя ищем либо вождя, либо козла-провокатора. Больше любим и помним начальников, которые всегда нас «давили». Мягких не любим. Почему? По глупости и лени. Мы с радостью бы не работали и воровали, где только можно, но испытываем чувство страха перед наказанием. У мягкого начальника все пущено на самотек. Между нами возникает конкуренция, многие украсть не успевают и жаждут мести. Сильный же гнет всех, конкуренции нет, ворует сам больше всех, это сплачивает других, а, главное, это нам понятно: «хоть худо – да любо» – ведь сила! Демократия у нас не приживается, мы для нее не созданы, мы сразу идем вразнос и остановиться мирным, законным путем уже не можем. Да это и невозможно. Та власть, которую мы растим и ставим над собой, уже предопределяет исход.

Виноват народ, виноват в том, что лучшие выходцы из него не имеют возможности расти за счет своих дел. Эта невозможность расти за счет своих мозгов выводит особую породу начальников, хитрых, злых, жадных, без чести и совести. В нижнем звене еще можно быть честным. Будут переводить, не давать «роста», уволят, наконец. Но нижнее звено – основное звено, где к тебе присматриваются, отбирают из «народа» наиболее «достойных». Проверяют не на ум, а на преданность, на изгиб, на вредность, на жадность и терпение. Попасть в «стаю» очень непросто. Но уж если попал… Что в стае замечательно, в ней даже предать невозможно. Это за рубежом возможны скандальчики, разоблачения, у нас нет. У нас такое чистилище, такой отбор, что даже, если совесть тебя загрызла где-нибудь на самом верху, сам по себе ты уже не интересен и не опасен, а найти себе подобного не сумеешь. Поменять что-либо вряд ли возможно. Тут нужно время, воспитание, выращивание элиты. Это на Западе рекомендации, деньги, заслуги. У нас отбор, чистилище, наш не наш. Круче наших мужиков, наших начальников, власти нет нигде. Чистилище наше не чистит, а разлагает. И чем замедленнее процесс, тем страшнее результат. Забайкалье все время было житницей и кузницей таких кадров из народа. А Даурия – центром, жемчужной этой кузницы. Но это всего лишь чей-то хохот и искушение, которое нас, конечно, задевает, но не поражает. Иначе, кто бы играл за Россию?

Даурия – это особый отпечаток, это совсем другое понимание жизни, это дно. Люди, которые были там и которые там не были – это совершенно разные люди. Мне ближе те, которые там были и остались людьми, а начальники, власть, наше отношение к ней – это искушение того, кто хохочет, но он же и ревёт. Реформы в России, в том числе и военные, всегда приходились на периоды, когда казнокрадство, взяточничество и должностной беспредел становились просто опасными, когда из-за этих злоупотреблений государства уже не было видно.

Наши сегодняшние реформы – это, вообще, явление в истории уникальное. Вместо того, чтобы ослабить тот опасный предел, до которого мы дошли в период «застоя», остановить разложение, вместо этого и всему этому был дан зеленый свет. Мы все личное, человеческое, что называется гордостью, независимостью, патриотизмом, забиваем друг в друге с особым старанием, будучи трезвыми и следуя за очередным «мудрым» руководством. Это формирует в нас комплекс «маленького» человека. Лицемерие и хамство – основной гнет нашего терпеливого народа. Страшно даже не это хамство. Обидно, что эти униженные люди даже не обижаются. Эта беззащитность, лицемерие, хамство, глупость порождают новое творение того, кто хохочет, нового начальника, и чем больше он растет в чине, те хуже он становится. Наш начальник – это болото, чем оно больше, тем непролазнее и вонючей. Но что нам до того, что бываем оплеваны и охаяны своей же властью, «собака лает – ветер носит», да и жить спокойно долго мы ей не даём. Цареубийства, народные войны, бунты, революции, перестройки – это всё наша жизнь. Я знаю. Я давно играю за Россию.

Еще одно рабское проявление русской ментальности нагоняет на меня страшную тоску. Шутят, говоря, что в России секса нет, врут! Есть, еще какой! Мы лижем начальника и сами получаем кайф. Хотя везде наоборот. Надеюсь, и мы к этому придем. А у нас лизун «тащится», облизываемый злится, а тем, кому лизнуть не удаётся, всегда готовы к бунту. Вот они условия, вот она среда, вот они мы. Но мы ли это?

Чтобы творить, сочинять стихи, писать картины нужно общение с себе подобными. Чтобы творить талантливо, к этому надо добавить недовольство собой, жизнью. Чтобы творить гениально, надо дойти до предела отчаяния.

Писатели, поэты, художники даже при внешнем благополучии все время на грани этого предела. И хорошо, если каждый день находишь, чем свое отчаяние подкормить, какой новой мыслью себя утешить, а если не находишь и уже на грани, быстро угасаешь здесь, но где-то рядом спасение.

В России есть с чего затосковать. Едва рассветает, бомжи уже ползают по мусорным ящикам, за ними следом идут кошки, собаки, а в Забайкалье даже коровы, невозмутимые, живучие забайкальские коровы. Они медленно жуют консервные банки, я о таком даже подумать не мог. Изо дня в день по одной тропе ходят бомжи, кошки, коровы, собаки и все остальное население. Настроение на Родине – это что-то безликое, видимо, в силу того, что, совершая ошибки, мы приобретаем опыт. Становясь опытней, опять совершаем ошибки, но эти ошибки переживаются уже не так остро, а часто просто не замечаются. Даурия, после тебя уже нет ничего, чему бы можно было удивляться, чего бы можно было испугаться, здесь стареешь не по дням, а по минутам.

Жизненный опыт – это когда в 35 лет ты выглядел на тридцать, а потом сразу на 45. Набравшись ума, опыта, успокоившись и став максимально полезным этой Земле, приходится уходить. Живет незрелое, «зеленое», надеющееся. Хотя от созревания никуда не денешься, но это созревание необходимо на что-то направить, раз уж родился. Раз так неудачно получилось, в том смысле, что человека формирует не время, а семя. Вот это семя кому-то открывает глаза, а кому-то нет. Первым, конечно, хуже, но и видеть не мало.