Елена Свительская
Чёрный сфинкс
Журналисты бурно напирали друг на друга, стремясь пролезть поближе к стеклянной перегородке, наперебой сыпали вопросами и комментариями. Человек по другую сторону стекла устало сидел на жёстком стуле. Он просто молчал. Долго молчал. Руки в наручниках лежали на его коленях, неподвижно, словно чугунные. Бледный, невыспавшийся, заросший щетиной. Грубая одежда почти скрывала бугорки на его теле, множество утолщений и бугорков. Он как будто смотрел сквозь них: сквозь это толстое стекло с мелкими дырками и сквозь журналистов куда-то вдаль. По его сторону стояло несколько полицейских, а ещё коренастый толстяк в окружении десятка телохранителей. Правда, взгляд, которым он буравил спину заключённого по мощности ненависти и ярости мог примерно сравниться с орущей массой за стеклом, хищно щерившийся вспышками фотокамер. В какой-то момент заключённый вдруг резко поднялся. И рухнул бы, не поддержи его ближайший полицейский, грустный молодой парень, отрастивший короткую, но густую бородку для солидности.
- Офицер, можно я пойду? - тихо спросил мужчина.
На его тускло-серой одежде расплывались яркие кровавые пятна. Их обилие, скорость, с которой они расцветали на ткани, заставили орущую толпу притихнуть.
- Как вы можете молчать после такого?! - взвился толстяк. Лицо его стремительно багровело от гнева, - Неужели же, вам не совестно? По вашей вине сгорело три залы музея! Уничтожена солидная часть национального достояния и культурного наследия! И мумия жены фараона...
Заключённый нагло перебил его. Хриплый голос оглушил любопытно затихнувшее многорукое и многоглазое чудовище за стеклом, жадно мерцавшее вспышками:
- Вы считаете, что культура - это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!
- По вашей милости погибла мумия, который было несколько тысяч лет! - яростно заорал толстяк, сжимая кулаки, - Погибла зала Египта и две соседних...
Журналисты хищно прицелились в мэра города и рьяно защёлкали фотокамерами, кто-то бережно сжал пальцы на видеокамерах - их в толпе искателей наживы было по минимуму. Мэр обладал взрывным характером, причём, был в курсе многих своих особенностей, потому почти всех журналюг, страстно мечтавших снять шедевральное сенсационное мегавидео нагло обчистили при входе или же попросту не пропустили за ворота тюрьмы.
Назревала очень неприятная сцена с истерикой, грозившая толпе охотников за грязными сокровищами воплощением самых заветных мечтаний о сцене с рукоприкладством. Да, они тоже были в курсе огненного нрава главы города. Вот только события резко развернулись, в аккурат на сто восемьдесят градусов: молодому полицейскому стало страшно смотреть на окрасившуюся в алый цвет одежду арестанта. Он попросил двух своих коллег увести преступника, уже не ожидая ни извинений, ни признания.
- У него было тридцать два ножевых ранения. Он едва не скончался от потери крови. Главврач уже махнул рукой на его спасение. Врачи совершили чудо. И недавно только его выпустили из реанимации, - затараторил нежданный заступник.
Хищная орава за стеклом резко притихла в ожидании сытной наживы. Один только щёлкнул по кнопке своего оружия. Все остальные уже отсняли несколько впечатляющих кадров об одежде заключённого, быстро сменившей цвет, крупным планом и в нескольких экземплярах запечатлели его бледное лицо и мрачные серые глаза.
- Так... - голос преступника звучал глухо, - Кто ж меня с того света вытащил?
- Несколько молодых врачей и студентов, - серьёзно объяснил его защитник и, столкнувшись с недоумённым взором, уточнил, - Я ответственен за изучение вашей истории.
- И кто их допустил? Этих молодых? - хрипло прибавил заключённый.
- Ну, главврач сказал, что всё бессмысленно. А молодые не хотели сдаваться...
- Им просто нужно было тело для тренировки, - язвительно сощурился плод их невообразимой победы.
- Ну... - полицейский как-то смутился и уже робко закончил объяснять, - Да...
- Короче, мне несказанно повезло, - оскал.
И что-то такое очень зловещее вдруг прорезалось в серых глазах преступника, в выражении его лица. Кто-то в первом ряду за стеклом хотел было отшатнуться, но коллеги не пропустили и ещё наградили с дюжиной тычков.
- Какое "повезло"? - вновь завопил мэр, - По вашей неимоверной тупости сгорело три залы нашего музея! Одна упавшая сигарета и... И вы ещё смеете говорить "повезло"?!
- Однако именно после побега из музея ночной сторож спас жизнь человека. Своим телом заслонил, - сурово произнёс молодой полицейский с бородкой, - После чего его едва смогли откачать.
В копошении журналистов наметилась новая пауза. Любопытством загорелись несколько десятков глаз.
- Это чего это такого особенного этот... - презрительный взгляд на заключённого, - Этот совершил?
- Вырвал девушку у банды молодых гопников, да ещё и заслонил её собой, приняв на себя лезвия их ножей, - стало очевидно, что молодой офицер очень симпатизирует главному злодею главных статей всех самых пламенных газет их страны, вышедших в ближайшие недели.
- А можно... я пойду? - слабо выдохнул нежданный герой, - Всё как-то странно расплывается...
- Да-да, конечно, - засуетился полицейский, требовательно взглянул на младших по рангу коллег, - Помогите ему. И врача позовите.
- И каким таким образом наш герой уничтожения музея умудрился вдруг ещё и девушку спасти?
- Просто не прошёл мимо, - тон у офицера был вежливый, но вот что-то в отблеске глаз было очень такое... Явно мэру он не симпатизировал.
В это время преступник пошатнулся и обвис в крепких руках защитника порядка...
Поле битвы было усеяно трупами. Изредка где-то стонали тяжелораненые. Где-то близко к центру сидели двое, с трудом поддерживая друг друга. На лицах их читалась довольная усталость: что смогли сделали, а больше сил нет. Кровь, оросившая землю, уже потемнела. Солнце всё больше желало испепелить своим огнём. Откуда-то взялись мухи. Они противно, надсадно жужжали, облепляя раны неподвижных людей. Ещё живые сначала пытались их согнать, а потом уже и на это сил не хватило. Полдень принёс с собой жуткий жар, в котором догорело ещё много из чьих-то оставшихся мучений.
Женщина в белых одеждах пришла в сопровождении слуг, когда уже заиграл лёгкий ветер, и солнце неохотно поползло к закату. И беспомощно застыла. Дрожащая рука поднялась к сердцу, позже пальцы сжались в кулак где-то у её горла. Казалось, что золотая птица, обхватившая её голову, была охвачена огнём. Чёрные глаза, щедро обведённые краской, смотрели отчаянием ночи.
Отчего-то один из сидящих воинов обернулся, вздрогнул, впился взглядом в её лицо: с его места он не видел её лица, но заметил её жест. На вспотевшем и грязном лице дрогнула улыбка. Всего на миг его глаза осветились каким-то внутренним светом.
- Пришла шестая жена фараона, - торжественно произнёс он единственному из оставшихся своих спутников, - Пойдём: надо поприветствовать госпожу и поведать ей радостную весть.
- Слушаюсь, воевода, - прохрипел второй воин.
И они медленно пошли к ней навстречу, поддерживая друг друга, стараясь переступать через трупы и умирающих, иногда спотыкаясь о них. Где-то через десять или двенадцать шагов простой воин опять споткнулся и растянулся сверху трёх тел: двоих его соратников и одного врага. И больше не поднялся. Воевода дальше шёл один, медленно, из последних сил стараясь держать спину ровно, а голову поднятой. Как и подобает победителю, главному из всех воинов. И плевать ему было, что отряд его был небольшой, что в жесточайшей схватке полегли все его верные воины. И забыл он сейчас, что не побеждать врагов отправили ссыльного воеводу, а умирать в схватке с ними. Всё это стало неважно. Во внутреннем огне сгорали чувства и память. Жар бога солнца сжигал всё. Прошлое, жизнь, планы, гордость и надежды. Долгий путь по загроможденной трупами дороге. Путь через раскалённый воздух. Путь длиною в вечность. Заслуги уже не важны, честолюбивых планов не осталось. Просто дойти. Дойти и сказать.
