Трифон Бияз с удовольствием поглядел на зятя — с огоньком работает, но вспомнив по какому делу он пришел, заколебался, шаги стали неуверенными… «Как бы ему сказать…»

— День добрый.

Мишо оглянулся и утер рукавом вспотевший лоб.

— Добро пожаловать. Вот решил плетень поправить.

— Прогнил совсем. На будущий год новый поставишь.

— А покуда все надо поправить.

Бияз как будто забыл зачем пришел, поднял грабовый прут и начал его переплетать между кольями.

— Здорово придется поворочать. Рано потеплело, захватила нас врасплох весна.

Мишо посмотрел на залитое весенним солнцем поле.

Бияз понял, о чем думает Мишо, и тихо вздохнул.

— Невесел ты что-то, — обратился вдруг к нему Мишо. — Ежели денег надобно, говори, мы свои люди.

— Да нет, не за тем я пришел, — помялся Бияз и, собравшись духом, сказал:

— Один твой дружок свидеться с тобой хочет.

— Георгием звать?

— Георгием.

— Где он сейчас?

— Дома у меня сидит.

Мишо бросил прут. Накинул на плечи полушубок и пошел. Бияз прибрал в сарай топор и тесло, и двинулся следом.

«Хороший человек, — подумал он о Владо, — но в другой раз я ему все-таки не открою». Это решение немного успокоило его, и он догнал зятя. Оба молчали, думая об одном и том же. Бияз остался во дворе, а Мишо вошел в дом.

— Давно не виделись, а? — встал Георгий Ваклинов.

— Здравствуй, годок! — улыбаясь шагнул к Мишо Владо Камберов.

— Ты помнишь, о чем я тебе говорил? — спросил Георгий.

— Помню.

— Удивляешься, верно, почему мы здесь? — спросил Владо.

Мишо пожал плечами.

— Владо и твой тесть старые друзья-приятели, — сказал Георгий.

— Старая дружба, как старое вино, голова от него не болит, — усмехнулся Владо.

— Я думал, уйдете к тамошним партизанам, — сказал Мишо.

— И никто бы тебя не потревожил, да? — прищурился Георгий.

— Моя сила в земле, в селе, — Мишо взглянул на него так, будто собирался вступить в поединок с ним.

— А мы сильны, куда бы нас партия ни послала, — гордо поднял голову Георгий Ваклинов. Мишо опустил Глаза и умолк, он чувствовал, что не может устоять против Георгия. У того все было простым и ясным.

— Начали мы борьбу, как говорится, не на жизнь, а на смерть. Теперь в наших руках последнее средство — оружие, — сказал Георгий, как будто не замечал молчаливого упорства Мишо.

— Держим связь и с вашим селом, — заметил Владо.

— Через Стояна?

— Через него. И ты не стой в стороне. Не замыкайся в скорлупе собственного благополучия — это предательство по отношению к интересам класса, народа. Каждый бы хотел дома отсидеться!

— Очень сейчас приятно дома сидеть! — взглянул на него Мишо.

— А нам думаешь приятно, когда в нас стреляют, убивают нас… Когда жить становится невмоготу, долг настоящего человека — вступить в бой за жизнь, а если придется погибнуть — погибнуть героем. Что ты скажешь на это, Владо?

— Смерть порой как памятник, который человек сам себе поставит.

— Моя сила в земле, — стоял на своем Мишо.

— Дело в том, что человек уже не может быть спокоен даже под своей собственной крышей, на собственной земле. Сегодня нас могут мобилизовать, а завтра отправить сражаться на Восточный фронт. Сегодня нет керосина, завтра, может, не станет хлеба. Сегодня судят, завтра станут убивать по малейшему подозрению, — медленно, как гвозди забивал в сознание Мишо свои слова Георгий.

Вошел Бияз и остановился у двери.

— Ты что-то сказал о службе, о фронте. Что, опять нас призовут? — наивно спросил Мишо.

— Что за вопрос! — усмехнулся Георгий. — Ведь ты видел, что одним призывом дело не ограничилось. Второй раз как тебя мобилизуют, заставят и людей расстреливать.

— Может быть, — вспомнил Мишо, как убили старика и пленного партизана. — Но моя очередь прошла.

— Прав Мишо. Все по разу срок свой отслужат и войне конец, — поддержал зятя Бияз.

— Какой тут срок, дядя Трифон. Тут или победа, или смерть. Или с нами, или с ними. Третьего пути нет.

Мишо поглядел на Владо, словно просил его защитить от суровой правды Георгия.

— Нет третьего пути, — согласился и Владо. Но Мишо подметил в его глазах сожаление, что третьего пути нет, и окончательно убедился, что это действительно так.

Бияз посматривал то на одного, то на другого, но не вставал ни на ту, ни на другую сторону. Только сожалел, что и он ввязался в такие опасные дела, и самым страшным для него было то, что не было никакой возможности выпутаться…

Мишо Бочваров вышел. Мягкое весеннее солнце заливало тихую улицу и кровли домов. На Крутой-Стене кудрявились маленькие серые клочки тумана. Вошел во двор. На припеке у крыльца вязала Тотка. Она только мельком глянула на мужа и ничего не сказала, чтобы не сбиться со счета. Вязанье для нее было сейчас самым важным делом. Кончила считать и улыбнулась мужу, который сейчас был так далек от этого счастья.

Во дворе его ждал разобранный плетень. «Не отстанет от меня Георгий…» — мрачно подумал Мишо и с неохотой поднял с земли прут. На навес над колодцем села горлица, сладко запела.

— Цыц! — замахнулся прутом Мишо. Птица вспорхнула на дерево, повертелась на ветке и запела веселее прежнего.

К Недко Паше приехали в гости дальние сродники, да не какие-нибудь простые люди, а важное начальство. Крестьяне любопытствовали, расспрашивали о них Марию, жену Недко. А она уж в который раз, как вот сейчас, рассказывала Гергювице Враниловской:

— Важные господа, ученые…

— Как они одеты-то?

— Ну как тебе объяснить, ежели ты не видела. Одёжа мягкая, гладкая. На тебе такая одёжа враз сгорит.

— Стало быть, у этих людей и телеса-то иные?

— Телес их я не видела…

На улице показалась Вагрила, и Мария умолкла.

Вагрила шла, задумчиво опустив голову, и женщины у ворот переглянулись, и снова обратили на нее сочувственные взгляды.

— Куда это ты так рано направилась? — спросила Гергювица. Вагрила, словно очнувшись, подняла голову, и недоуменно посмотрела на женщин.

— Куда это ты так рано? — повторила Гергювица.

— В лавку, соли купить…

— Вот как. А мы с Марией разговорились. Ведь у нее гости. Один из них судья. Так ведь, Мария?

— Судья, судья.

— А вот и он сам, — Мария посторонилась. Вагрила украдкой оглядела вышедшего во двор судью, и навсегда запомнила его продолговатое, белое лицо.

— Судья, — повторила Вагрила и ей стало неприятно, что только это осталось у нее в голове. Смущенная взглядами обеих женщин, она быстро пошла по улице.

— Горемычная, — промолвила Гергювица Враниловска.

— Всегда она все близко к сердцу принимает…

Вагрила купила соли и сразу же вернулась домой.

— Завтра наш черед овец пасти, — сказал дед Габю.

— Я не могу, — ответила Вагрила.

Караколювец понял в чем дело и уступил ради внука. С тех пор, как Герган «сбился с пути», он полюбил его еще больше.

Караколювец перекинул торбу через плечо, подождал на улице, пока не соберется все стадо, и погнал его на луга. Он чувствовал себя неловко, оттого, что пришлось ему пасти овец. Да и не с кем словом перемолвиться. Спустя некоторое время, он увидел двух людей, идущих по тропке через луг. По походке он быстро определил, что прохожие молоды, а по одежде, что не здешние.

— Шагай, шагай! — погнал Караколювец стадо поближе к тропе. «Погляжу на них, может, побеседуем, — подумал он.

— Добрый день, дед, — еще издали крикнул один из прохожих.

— Дай тебе бог здоровья, — сощурил дед глаза. «Городские», — определил он.

— Пасешь, овец-то, дед, пасешь?

— Дело простое. Большой науки не требуется.

— Это верно.

— Каждый человек все на что-нибудь да годен. Один умеет делать то, чего другой не умеет. Я в твоем деле не мастер, а ты за мое не возьмешься, — весело засмеялся старик. Потом спросил: — А ты где служишь?

— Людскими делами занимаюсь. Судья я, дед, — почти крикнул тот, как будто Караколювец был туговат на ухо.