Снег сверкал и искрился под лучами зимнего солнца. Морозный воздух покалывал ноздри, и даже в полдень руки прилипали к железным ручкам дверей.

В такие дни Караколювец любил побыть один. Зимой забот было меньше, да и постарел уже и не совался все время сделать то или другое. Петкан накормил скотину, и дед Габю, зная, что сегодня отдохнет, с облегчением растянулся на кровати. Взгляд его блуждал по старым балкам, источенным шашелем, а в голове лениво кружились мысли. «Что ни случись на земле, человек есть человек. Молод, силен, хорохорится, то сделаю, это изменю; под конец сдаст, как и все, и начинает думать, добро или зло сотворили руки его и душа его. Рано или поздно обрывается нитка. Хорошо, что хоть в этом для всех одинаково. А то богатые откупились бы и уже ничего бы не боялись. И куда, куда хуже была бы жизнь. Знай человек, что не умрет, яд змеиный был бы слабее слюны его».

Петкан прикрутил фитиль керосиновой лампы.

— Листву завтра будем возить?

— Не дадите человеку думу додумать. — Караколювец поднял сивую, как кудель, голову. — Пойду сани искать.

Он вышел на улицу. Дома, притихшие в синеватом морозе, молчали. На площади сверкали окнами общинный дом и корчма. В общинное правление Караколювец заходил, только когда платил налоги. Опустив голову, словно подсчитывая что-то на ходу, он направился к корчме. Войдя, спиной прихлопнул дверь и быстро обвел взглядом столы. К нему подошли его кум Кыню Христов и Христо Семов. Оба были пьяны.

— Крестный, дай руку тебе поцелую, — завопил! Кыню.

Дед Габю спрятал руку за спину.

— Дай ему руку, венчал же его, — пристал к нему и шатающийся Христо Семов.

«С пьяными связываться…» — шагнул, к выходу Караколювец, но Кыню загородил ему дорогу.

— Я командир второй армии, всех вас перебью! — орал он.

Христо Семов наскакивал на Караколювца.

— Прошлой осенью мне буйволицу не продал, а почему, спрашиваю?

Кыню повалился и съехал вниз по обледеневшим ступенькам крыльца, цепляясь за них слабыми, дрожащими пальцами.

Караколювец неохотно направился к другой корчме и войдя, остановился. Белый свет ослепил его, и он, вытянув руку, пошел между столами. Дед Цоню потеснился к Биязу. Он сел с ними рядом и вслушался в разговор.

— Говорю тебе, сбился мир с пути, не туда свернул.

Караколювец по привычке возразил:

— Не всякий поворот — к беде…

— Не о том речь, — перебил его дед Цоню. — Государства передрались, а это не к добру. Неизвестно еще, что станет. Война, она, как наводнение, не может только один берег залить…

— Старуха — то у меня все хворает — принялся рассказывать Бияз. В город ходит, докторам показывается. Что у нее болит, не могу сказать, а все худо ей… Так вот, идет она как-то раз по главной улице, остановили ее полицейские. Арестантов вели. Среди них узнала одного; у Байдана в корчме познакомились, хороший человек. И после, как ходил в город дочь проведать, несколько раз с ним встречался. Даже и здесь у меня гостил. Стало быть, арестовали его…

— Когда людей не арестовывали?

— Нынче за иные дела сажают, — возразил Караколювцу дед Цоню.

А у того уже были свои мысли.

— Хороший человек, говоришь. Только и болтают: эта партия такая, другая — этакая… Ты мне людей ее покажи. Мы-то люди, и самое для нас важное — каков человек.

— Эй, Габю, Габю, — засмеялся дед Цоню. — Человек есть самая дешевая вещь.

Бияз заплатил за рюмку вина и вышел.

— Добрый человек, — сказал о нем дед Цоню.

— Добрый, да мягкий. А мягкие-то, как резина, гнутся. А ведь люди дома свои из камня ставят, — улыбнулся Караколювец и добавил: — Сани мне надобны, листвы привезти.

— Не найдешь саней, ни у кого нет. Потому-то люди и стараются летом все дела переделать.

Караколювец недовольно закусил ус и молча вышел. Снег скрипел под его широкими постолами. Сам того не желая, он начал думать о том случае, про который ему напомнил Христо Семов.

Осенью в прошлом году отвел он на базар одну буйволицу, откормленную и хорошей породы. Смотрели ее и те, кто не собирался покупать. Караколювец назвал цену и от нее не отступался. К вечеру почти уже сторговался с одним из Кормянского края, да тот недодавал еще полсотни левов. Покупатель смотрел на скотину, а дед Габю оценивал его самого. По одежде было видно, что человек с характером и зажиточный. Покупатель ему понравился, и он хотел уже сбавить четвертную, когда в торг вмешался Христо Семов.

— Даю твою цену, — и протянул руку.

— Продал уже, вот ему, — и дед пошел с кормянчанином оформлять продажу.

— Пьяница он, — пояснил Караколювец покупателю. — Через двор живем, не хочу слушать, как скотина будет реветь непоенная, некормленная. А ты хоть зарежь — все не на глазах.

— За скотом хорошо смотрю.

— Понял я, потому и уступил…

…Собака путалась у него в ногах: подошел к дому. Мысли его прервались.

— Нету саней. — Он сердито оглядел комнату и лег на кровать.

— На телеге поедем, — сказал Петкан.

— В такую пору?

— Один поеду.

— Твое дело.

На заснеженном дворе зазвенело утро, медленно осветились сугробы под плетнями. Петух, прокукарекав в синее небо, спрыгнул с шелковицы.

Петкан резко дернул поводья. Под колесами захрустел синеватый лед. Габювица посмотрела на пустынную дорогу и сказала:

— Гололед, не вышло бы чего.

— Топор взял? — догнал повозку дед и выхватил из рук сына поводья.

Зарекся за листвой не ездить, но когда телега заскрипела по двору, не выдержал. С сыном разговоры обычно не клеились, и оба всю дорогу молчали.

Перед деревом, на котором хранились нарезанные ветки с листьями, завернули телегу. Холодный ветер налетал на обындевевшие верхушки одиноких деревьев на вырубке. В звучном утреннем воздухе далеко раздавалось резкое карканье ворон.

— Пошевеливайся, скотина мерзнет!

— Подавай! — обменялись короткими замечаниями отец с сыном, нагружая повозку.

Дед Габю провел телегу по замерзшим колеям вырубки и обернулся к сыну:

— Петко, скользко, застопори оба колеса.

— Одного хватит. Давай! — ответил сын.

Караколювец стерегся, чтобы телега не наехала на него, и вел буйволов, изогнувшись, готовый каждый миг отскочить в сторону. Телега раскатилась, дед Габю хлестал буйволов по мордам, стараясь заставить их удержать ее. Петкан сзади ухватился за дрогу. На повороте задние колеса занесло в сугроб, Караколювец понял, что повозка сейчас может опрокинуться, и крикнул:

— Берегись!

Повозка медленно легла набок, задрав крутящиеся колеса. Буйволы испуганно косились на сломанные занозы, устало пыхтели над замерзшей дорогой, раздувая бока. Дед Габю успокаивал их:

— Ну вот и все… все миновало…

Петкан ругался, пиная дрогу. Дед Габю покрыл буйволов рядном и сказал:

— После драки кулаками не машут.

Петкан умолк. Дед скрыл усмешку под усами и посмотрел на промерзшие глинистые колеи дороги. Сверху вел запряженных в телегу буйволов Стоян Влаев.

— Эй, Стоян, и у тебя хватило ума в такую холодину выехать? — Караколювец обрадовался, что есть с кем слово сказать.

Стоян Влаев уперся ладонями в твердые лбы буйволов, останавливая их, и с удовольствием, словно давно ждал такого случая, сказал:

— У нас не как у богачей, работа по часам не расписана.

Дед Габю шумно сплюнул в снег и погладил буйволов по влажным мордам. Не любил он говорить с человеком, который сразу начинал с подковырок.

Стоян и Петкан подсунули под телегу слеги и попытались ее поднять.

«Дельный работник! Не попутали бы его коммунисты, и жена у него работящая, горы вдвоем своротят».

Стоян и Петкан не смогли поднять телегу и начали ее разгружать. Мысли деда Габю сверлили его: «Дельный работник, да ума не хватает понять самую простую вещь. Когда это люди будут все одинаковые? Коли так радеешь за них, сделай что-нибудь такое, чтобы оно жило да радовало их».