Обул новые постолы, сунул за кушак нож и тесло. Вагрила подала ему дорожные сумки и мысленно перекрестила его.

Провожая сына на заработки дед Габю всегда чувствовал себя неловко, припоминал в уме ссоры с ним и досадовал на свой характер, но не знал как извиниться.

— Обратно поездом возвращайтесь, а то в горах ограбить вас могут лихие люди, — напутствовала Габювица.

— Чего ты его учишь, неужто он сам не знает, — не удержавшись, проворчал Караколювец.

На улице Петкан оглянулся, поглядел на уже выцветший черный платок, прибитый к воротам. Вагрила перехватила его взгляд и сглотнула подступившие к горлу слезы. Вспомнила о Влади, а заговорила о Гергане.

— Пиши ему, Петко, чтоб не читал он крамольные книги, наставляй его…

— Ладно, — ответил Петкан и, перекинув связанные сумки через плечо, зашагал по улице. Шел неторопливо, будто отправлялся посидеть в Райчовой корчме.

Вагрила смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. Занималась заря, звезды одна за другой гасли на пепельном небе.

Жизнь не позволила Вагриле остаться наедине со своим горем. Даже ночью, в ожидании сна, она думала о разных делах по хозяйству. Она и не подозревала, что повседневные заботы отгоняют от нее горе, помогают снова вернуться к жизни.

Солнце позолотило Юмрукчал. Перепархивая по веткам шелковицы защебетали птички. Зажужжали пчелы, запахи весны потекли по селу.

Вагрила радовалась тому, что молодежь впервые решила праздновать Лазарев день — одним праздником больше в жизни. Но когда с улицы донеслись веселые голоса парней и девушек, идущих на игрище, и над селом понеслись медные звуки музыки, Вагрила потуже стянула узел головного черного платка и ушла в комнату. Закрыла окно и села на кровать.

Бабушка Габювица пошла на галерею и, вглядываясь в прохожих, спрашивала себя:

— А кто это такие будут?

И сама себе отвечала:

— Кажись, из Скворцов они… А чего они тогда этой улицей пошли?..

Во двор, опираясь на палку, вошла Биязиха.

— Петковица!.. Петковица!.. — позвала она.

— В комнате она! — отозвалась с галереи Габювица.

Биязиха пошла в дом.

Вагрила вздрогнула и повернула голову на шум отворившейся двери.

— Вот ты где, — заговорила Биязиха, — а я за тобой пришла. Неужто нам полегчает, ежели мы дома сидеть будем?..

А почему бы и не пойти, поглядеть на молодежь?

Веселый гомон, смешанный со звуками музыки, нахлынул на них, когда они поднялись по склону бугра. На зеленой поляне перед ними пестроцветной гирляндой извивалось и кружилось хоро. В стороне стояли пожилые женщины. Глядя на веселящуюся молодежь, они улыбались, подталкивали друг друга локтями и перебрасывались шутливыми замечаниями. Когда Вагрила и Биязиха подошли к ним, все они приумолкли. Вагрила понимала почему они замолчали — сочувствуя ее горю, они не хотели, чтобы веселые и беззаботные речи отозвались болью в ее душе. Поэтому она первая заговорила:

— Кого вы уже успели сосватать?

Женщины словно того и ждали, заговорили, перебивая друг друга.

— Вот Георгий и Дона хорошей парой будут.

— И ростом подходят…

— Трифоница, а Тотка твоя приехала?

— Здесь она, неужто не видели?

— Да вон она, какой красивой стала!..

Тотка Трифонова мало чем отличалась от своих подруг. Живя в городе она не подрезала косы, а укладывала их венком на голове, и от этого круглое с розовыми щеками лицо стало еще миловиднее.

Митю Христов танцевал рядом с ней и все старался заглянуть ей в глаза, но она, смущалась, отворачивала голову. И он только крепко сжимал ей руку.

Со стороны шоссе показалась группа парней. Впереди шел Георгий Петров, неся прибитую к палке жестяную вывеску общества трезвости. Это он уговорил парней отпраздновать Лазарев день.

— Поглядите-ка на него, — заговорили женщины. — Застенчивый ровно девушка, идет по улице глаз не поднимет, а теперь впереди всех…

Хоро остановилось. Музыка смолкла.

Георгий воткнул в землю палку. На вывеске был нарисован здоровенный мужчина, подминающий под себя какое-то страшное чудовище — алкоголизм.

Музыканты немного передохнули и снова заиграли. И снова закружилось хоро, но теперь уже вокруг вывески.

Лучи заката позолотили вершины Кадемлии и Юмрукчала. На западе, погруженная в тень, дремала Крутая-Стена. Оттуда надвигался синеватый сумрак, постепенно одолевая день.

Хоро распадалось, выцветало. Ушли семейные, начали расходиться парами девушки и парни. Георгий Петров поднял палку с вывеской и во главе компании, которую привел, отправился к селу. Позади них раздавались призывные звуки музыки.

Тотка и Донка пошли вниз по склону бугра. Их догнал Митю Христов и шепнул Тотке, что будет ждать ее у калитки. Ей как будто и не хотелось этого, а в груди родилась какая-то смутная радость. Оттого и не прислушивалась к торопливому шепоту подружки:

— Как встал рядом в хоро, сжал мне руку, а мне и не больно, только словно кто по сердцу погладил, — говорила та, искоса поглядывая на Тотку, которая тихо улыбалась в ответ. — Стало быть, приглянулась ему, коли мне руку пожимает. И мама сказывала, что у них с отцом тоже на хоро началось… Поглядел он, а на меня будто жаром полыхнуло, чуть не сгорела. И откуда только взялся этот Георгий Петров. Остановил хоро, когда было так славно…

«Видать, у всех так начинается», — подумала Тотка с той же тихой радостью и, простившись с подругой, ускорила шаги.

Перед ней, точно вынырнув из мрака, встал Митю, загородив ей дорогу.

— А, это ты, — вздрогнула она.

— Зазнаешься, как городская.

Тотка почувствовала, что щеки у нее горят, но темнота помогла ей справиться с охватившим ее смущением, и она тихо ответила:

— Какой была, такой и осталась.

— Да нет… Красивая стала, — с усмешкой в голосе произнес он.

— Сейчас только заметил? — улыбнулась Тотка, но его твердый пристальный взгляд тревожил ее, и она толкнула калитку.

Митю Христов шагнул к ней и взял за руку.

— Идти мне пора, — шепнула она.

— Погоди!

Митю оглянулся и хотел было ее обнять. Скрипнула дверь. Чьи-то шаги вспугнули тишину во дворе. Он отпустил руку Тотки и шепнул:

— На вечеринке увидимся. — Пригнувшись, Митю широко зашагал в темноту.

Тотка пошевелила пальцами, боль от пожатия его твердой руки была приятна. «А говорят, дикой он парень, болтают зря», — подумала она, улыбаясь.

Мать ждала ее. Накрыла на стол, выбирая куски мяса посочнее, ласково приговаривала:

— Поешь, доченька, поешь. Уедешь ведь завтра.

«На вечеринке увидимся», — звучали в душе девушки слова Митю. И как о давно прошедшем, припомнила она, как Митю держал ее за руку у калитки.

— Ешь, ешь! — напоминала мать.

За окнами замер тихий весенний вечер. Небо, словно луг, усеянный цветами, пестрило тысячами звезд. С улицы доносились девичьи голоса. Тотка наспех поела и вышла из дому. Мать проводила ее до калитки.

— Да не засиживайся, а то не выспишься.

— Ладно, ладно, мама.

Необычно яркий свет струился из высоких окон школы, широкими полосами рассекая мрак на шоссе. Несколько мальчишек стояли в стороне, ждали удобного момента, чтобы влезть в школу через окно. Но сторож дядя Дончо был начеку, не спускал с них глаз и время от времени покрикивал, грозя палкой:

— И не совестно вам, вот я вас ужо…

Мальчишки угрюмо молчали.

Когда Тотка пришла, зал уже был переполнен. У дверей теснились опоздавшие. Должны были показывать «Лазаря и Петкану».

Погасла яркая калильная лампа. Занавес раздвинулся, и на сцену вышел Герган. Он был при галстуке, который надел специально для этого вечера.