«Нет!.. Слышишь?! Нет!!!» Я кричала, ревела, металась. Сдавила яблоко, выжав мясистую белую мякоть. Но было поздно. Разряд уже случился. И ЭТО неизбежно…

Он не понял, обнимал, успокаивал. А сам был совсем обессилевшим. И дождь хлынул резко и угрожающе… Я думала, этот разряд нас уничтожит. Но нет. Только адская головная боль. Мозг будто ковыряли грязными скрюченными когтями. Чуть приутихло — его сырые, с испариной, глаза и соленые влажные губы. Холодный виноватый шепот: «Прости меня. Прости, что не сказал раньше. Ведь я женат…» Нет, мне не было тогда его жаль. Ни отзвука сострадания. Лишь жестокая усмешка. И я ответила ему: «Прости. Я знала это…»

Он часто вызывал у меня умиление. Когда очнулся, так наивно верил моим рассказам о том, как он донес меня до дома, легко и быстро преодолев целый километр. Хотя всё было как раз наоборот. Он потерял сознание от истощения. А я была полна сил и, кажется, подняла бы его вместе с деревом. Было не тяжело, только жутко неудобно. Приходилось постоянно останавливаться и менять положение. Дома отпоила его молоком, и организм быстро восстановил свою работу. Так происходило всякий раз. Жизнь его болталась на границе.

А во мне с каждым разом всё крепло что-то и уплотнялось в какую-то жесткую сердцевину. От нее по спирали пульсировала во мне сила необъяснимая. Она металась, свербила и не давала покоя, жаждала выхода. Один лишь помысел — и обретала она себе направление. Но, люди, знаете ли вы, как трудно властвовать над помыслами своими? Попробуйте сами.

Вон оно, значит, как… Вроде прочитал, вроде понял. Но всё никак не могу поверить. Как же это?.. Неужели и впрямь?!

А здесь, в городе, тоска еще зеленей. И небо в сухих седых лохмотьях. И деревья так нахально растопырились вдоль аллеи. И люди все чего-то мельтешат вокруг. Серьезные такие да надутые. Важные, знать. Еще бы, они по делу спешат. А я вот плетусь бог весть куда, да и нет мне дела ни до чего. Только щекочет где-то в животе какое-то тупое, упрямое раздражение.

Что это? Уперся прямо в двери больницы. Ведь домой же хотел. Зайти, что ль, теперь? У, неохота-то как… Может, не надо?

— Ну быстрее, мужчина. Чё встал-то?

Экая сердитая дама. Санитарка, небось. Видно, уж надо зайти.

Фу, опять эти белые, бесконечные коридоры. Холодные и тусклые, как переходы из одного мира в другой. Кое-где больные попадаются. Сидят в своем одиноком оцепенении. То ли спят, то ли думают, то ли пребывают где-то не здесь. А вот и нужная палата. Кому нужная? Что я могу ей сказать, чем утешить? Только бы не плакала.

Смотри-ка, даже рада видеть меня. А то я думал, что я ей тоже противен уж стал. Как всё-таки наивно-доверчивы женские любящие сердца. Ну, как самочувствие? Лучше? С чего бы это? Нашла, что ли, здесь себе какого-нибудь безрукого хромого? А хорошо бы…

— Знаешь, милый, сестра твоя ко мне сегодня заходила. Ну как какая? Двоюродная. Анна.

Меня так и передернуло. И комочек в груди задрожал часто-часто. Что ей здесь могло понадобиться? Ужель мало ей?.. Вот ненасытная…

— Вчера приехала откуда-то, я забыла, она говорила. Почему ты о ней никогда не рассказывал? Такая женщина милая… Молодая совсем, а в глазах столько… мудрости, что ли. Интересная, добрая.

Угу, добрая. Не видеть вовек бы такой доброты. Вот коварная.

— Правда, странная немного. Всё интересовалась, как здоровье, о тебе вскользь что-то спросила. Уж такая заботливая да болезная. Икону вот оставила. Помолиться меня с ней вместе заставила.

Что еще за икону? Господи! Да это ж та самая! Из храма пропала сразу, как написал ее. Богоматерь… Неужели я так писал?..

— Потом стала говорить, что я поправлюсь обязательно, а она за всё ответит. Я не совсем ее понимала. Она так горячо, чуть не в исступлении что-то мне шептала, плакала. Я было уж врача хотела звать. Но почему-то так жаль ее стало. И я тоже — в слезы. Мы обнялись и рыдали. Какая глупость, правда? Но так на душе хорошо становилось, так свободно, будто что-то грязное и тяжелое со слезами вытекало. По капле. Она всё за что-то прощения у меня просила. И плакала. И всё твердила про то, какая я хорошая и — как это она сказала? — светлая. Что как это здорово, что я так искренне, бескорыстно и, да, — самоотверженно люблю тебя. И что это одно нас и спасло… Да, она еще сказала, чтоб ты простил ее, помолился и икону поцеловал эту…

Я чувствую, что весь дрожу. Надо бы взять себя в руки. Но руки не слушаются и тянутся к иконе… А жена всё стрекочет что-то без умолку. Будто год ни с кем не говорила. А впрочем, так оно ведь и было… Просит что-то.

— Что?

— Воды подай, пожалуйста.

Не знаю, что в тот миг напало на меня. Только подкатило к горлу всё зло и неприязнь к ней, что сгрызали меня изнутри, и вырвалось раздраженное:

— Сама возьми.

Ой, что ж это я сказал? Прости, прости. Сейчас подам. Но женщина, сверкнув оскорбленным и решительным взором, упрямо и неумело сползает с постели. Подожди, куда? Но гнев, жажда мести заставляет ее напрячь все силы. Нечеловеческая боль, борьба искажает лицо. Видели ли вы женщину в подобный момент? При родах, например. Одно скажу — в каждой из них сила сокрыта всемогущая…

И ведь пошла-таки!.. Пошла! Господи!.. Тихо-тихо, держись… Падает мне на руки… Боже… Вот ведь оно… Сокровище мое. Единственное. Как же мог это я?.. Прости, прости меня, мой ангел…

Вот ведь она, женщина, какая. Всё стерпит, всё вынесет и всё сможет. Когда есть ради чего. А всегда есть. И одна лишь она это знает, потому как сама оное и создает. Каждая — волшебница… Каждая — ведьма…