— На Тверскую.

И добавила Вете:

— Дядя у меня там…

Дядя оказался пожилым адвокатом, обитателем квартиры, состоявшей из комнат-пеналов. Кроме него единственным жильцом был дог по кличке Джек.

Дядя по-родственному расцеловал Лиду, равнодушно кивнул Вете. Протянул связку ключей.

— Ты тут все знаешь. Распоряжайтесь сами.

Лида открыла ключом дверь комнаты в глубине коридора. Там было темно и пахло нафталином. На окнах висели тяжелые занавески. Посереди комнаты стояла огромная кровать под балдахином.

К Бликам они поехали, когда стемнело. Доехали автобусом до Таганской площади, оттуда пешком добрались до тихого Гендрикова переулка. Вошли в каменный дом, поднялись на второй этаж.

Им открыли дверь, и они оказались в маленькой, сильно натопленной квартирке. К ним вышла невысокая женщина с большими черными глазами и ярко накрашенными губами.

— Мы к Осип Осипычу, — сказала Лида.

— Осип Осипыч скоро будет.

— Вы, наверное, Лида Файнберг, — сказала женщина и протянула руку. — Меня зовут Лола Блик.

Они сидели на разнокалиберных стульях за крашеным столом в небольшой комнате. Кроме Лолы в комнате был еще один человек, невысокий брюнет.

— Гаранов, Ян Янович, — представила его Лола, — наш большой друг, называйте его просто Яня.

Яня молча кивнул.

Через некоторое время появился Блик, растерянно покрутил круглой головой. Увидел Лиду. Улыбнулся.

— Пошли в кабинет, Лидочка.

Пока Лиды не было, беседа не клеилась. Лола рассказывала о машине, которую ей привезли из Парижа. Вета ничего не понимала в машинах, но на всякий случай поддакивала. Яня молчал, сверлил Вету черными глазами. Блик и Лида возвратились, и тут же появились новые люди, принесли вино. Стало шумно.

Около двенадцати бесшумно открылась дверь, вошел поэт Мраковский и заполнил собой всю комнату. Обвел присутствующих тяжелым взглядом. Не вынимая папиросы изо рта, пошел в ванную, мыть руки.

Вернулся, сел на стул рядом с Ветой. Налил себе вина.

— Кто вы? — спросил Мраковский.

Вета ответила:

— Я — Вета. Словесник из Ленинграда.

— Вы подруга Данилы?

— Я его жена.

Мраковский, не вставая, протянул руку. Снял с полки книгу «Про это» с фотографией Лолы на обложке. Развинтил вечную ручку. Написал поперек Лолиной фотографии.

«Даниле и Вете

с Мраковским приветом».

И расписался: «Вл. Мрак. Москва, Гендриков».

Когда они шли к Таганской площади, Лида спросила Вету:

— Ты знаешь, кто такой Яня?

— Нет, — призналась Вета.

— Большая шишка в ЧК. Он вел дело Гумилева.

Они шли некоторое время молча. Вета сказала:

— А ты знала, что у Данилы был роман с Лолой?

— Что-то слышала… Но это было давно, задолго до тебя…

— Но он до сих пор не может ее забыть… Ты знаешь, почему они расстались?

— Почему? — спросила Лида.

— Данила говорит, что у нее было два недостатка. Она слишком много говорила об искусстве и никогда не кончала…

…Лида открыла ключом дубовую дверь. Они вошли в темную переднюю. К ним подбежал Джек, деловито обнюхал, повилял хвостом и побежал куда-то к себе, стуча когтями по паркету. Они вошли в дальнюю комнату. Лида зажгла свет и стала раздеваться.

— Здесь очень тепло. Я, пожалуй, буду спать без рубашки.

Лида полезла под одеяло, ее огромная грудь воинственно вздымалась.

Вета потушила свет, тихонько разделась и пристроилась с краешку.

Вета сразу заснула. Ей снился сон. Ленинградское наводнение. Она в лодке с Данилой. Лодку сильно качает. Но это не страшно, даже приятно и волны — теплые. Данила ее обнимает, и по ее телу разливается истома.

Вета открывает глаза. На нее навалилось что-то большое, белое. Она открывает глаза шире. На ней лежит Лида, тискает ей грудь, а другой рукой ласкает ей промежность.

Вета оттолкнула Лиду.

— Что ты делаешь?

Лида громко задышала:

— Я люблю тебя, Вета. Очень люблю…

Вета ударила Лиду по лицу.

— Не дотрагивайся до меня!

Лида медленно сползла с кровати и заскулила по-собачьи.

— Прости меня, Вета… Прости…

А Вета не могла успокоиться:

— Ты дрянь! Ты извращенка!

Лида перестала плакать и стала молча одеваться. Собрала свои вещи. Вышла в коридор.

В дверях она остановилась и тихо сказала:

— Ты мне наплевала в душу…

Хлопнула дверь.

Вета подошла к окну и отдернула занавеску. Тверская была пуста. Шел сильный снег, снежинки вспыхивали и гасли вокруг электрических фонарей.

Вета нашла ванную комнату. Долго лежала в горячей воде.

* * *

…Ранней весной 1930-го Марк перевез в Ленинград родителей: Пашу и Анну. Их переезду предшествовали грустные события: прошлой зимой, словно сговорившись, умерли старики: отец Кати Гросс и Мишенькина bellemère. Освободилась жилплощадь: большая комната в Мишенькиной квартире и маленькая квартирка на шестом этаже. Паша и Анна выбрали квартиру наверху.

Переезд был делом хлопотным. Марк взял двухнедельный отпуск и отправился в Тифлис. Старшие Дадашевы, Жорж и Маша, долго не могли решить, как им поступить. Сперва собрались было ехать, но в последний момент передумали:

— Поезжайте сперва вы, — сказал Жорж, — а мы посмотрим.

И вот, наконец, Ленинград, Октябрьский вокзал. Вереница носильщиков торжественно загружает дадашевское добро — картонки, коробки, ящики с книгами — в огромный «линкольн». На шестой этаж вещи переносят дворник Василий Михеич и двое запойного вида мужичков. Выбежал во двор Мишенька — в неизменной студенческой фуражке, галантно поцеловал ручку Анне, раскланялся с Пашей, стал командовать разгрузкой.

Через неделю вещи были расставлены. Блестели темным золотом корешки Брокгауза и Евфрона в ореховом книжном шкафу — наследство Гросса-старшего. Марка до слез растрогали вещички, которые он знал с детства, но о существовании которых он напрочь забыл: ломберный столик, персидский ковер, домашние туфли-чусты и даже огромный спичечный коробок — сувенир Всемирной Парижской выставки 1900 года.

Старики к Ленинграду привыкали трудно: холодно и все не как в Тифлисе. Марк целыми днями на работе, приходит поздно, усталый. Выручали книги, друзья, театр.

Вета несколько раз приглашала Пашу и Анну на Зверинскую. К ним сразу привязался Лева Лилиенталь, они помнили его еще по Тифлису: он приезжал за Ветой четыре года назад. Лева приносил им книги и новые выпуски журналов: «Обязательно прочитайте то, что я отметил красным карандашом…»

Вета присылала им контрамарки в Мариинку. Данила очень удачно оформил новую постановку «Пиковой дамы», а теперь получил в Мариинке постоянное место помощника главного художника. Ни оперы, ни балеты большого впечатления на Анну не произвели, она предпочитала им концерты в Филармонии.

Марк однажды посмотрел «Дон Кихот» и заболел балетом. Не пропускал ни одного спектакля. Когда билетов в кассе не было, он давал рубль знакомому капельдинеру, и тот его пропускал. Марк усаживался на барьер между ложами.

Несколько раз Марк видел в директорской ложе невысокого блондина с зачесанными назад волосами. Он появлялся, когда в зале гас свет и исчезал перед концом спектакля.

— Кто это? — просил Марк у капельдинера.

— Вы не узнали? — тот улыбнулся. — Это товарищ Киров.

Иногда, уходя из театра, Марк замечал большую черную машину у артистического подъезда. На заднем сиденье сидел блондин в полувоенном френче с зачесанными назад волосами. Марк видел, как в машину впархивали балерины…

…В мае дни стали длиннее, повеяло теплом. Как-то вечером Паша и Анна шли по проспекту Красных Зорь, мимо большого дома с гранитными колоннами. У подъезда стоял грузовик, красноармейцы грузили в него мебель. Рядом с грузовиком они заметили болезненного вида мужчину в белой папахе и женщину, закутанную в шаль.

Женщина окликнула Пашу по имени:

— Вы меня не узнали?

Паша посмотрел ей в лицо. Что-то знакомое, но где он ее видел, вспомнить не мог.