Размышления его вдруг прервал долгий тоскливый вой издалека и затем – зловещий хохот, от которого словно морозом продрало кожу на спине, от копчика до загривка. Данил дернулся было, ухватившись за рукоять дробовика, но тут же, установив источник, через силу усмехнулся – Сазань-гора в очередной раз напоминала о себе. Днем этот вой звучал как-то… неуместно что ли. Другое дело – ночью. То-то Губа тогда испугался… В окрестностях Убежища не слыхать, а сюда он за всю свою жизнь после Начала хорошо если раз-другой выбирался. Вот еще тоже загадка… За все время, что сталкеры заново осваивали город, пробраться на Сазань-гору так никому и не удалось. Сначала на цепь локалок натыкались, излучение шпарило за тысячу, а потом, лет через пять, когда уже можно было попытаться в демроне пролезть – хохот не пускал. Демронов мало – а хохот жуткий, небольшой компанией лезть не очень-то хотелось…
Родник, прибежище комаров, удалось миновать без проблем – насекомых разогнал зарядивший опять мелкий нудный дождь. А вот подстанцию как всегда пришлось обходить. Выродки предпочитали игнорировать такую досадную мелочь, как льющаяся с неба вода, и в бинокль Данил видел, как они, словно макаки, даже в дождь продолжают ползать по фермам высоковольтных опор, прыгать на ржавеющих трансформаторах, качаться на свисающих гирляндах изоляторов или высокочастотных фильтрах. Оборудование за двадцать лет порядочно сгнило и заржавело и порой бывало так, что какой-то элемент не выдерживал дополнительного веса и обрывался – несколько раз Добрынин видел это лично. Тогда выродок, вереща, летел вниз – а там уж как повезет. Правда, тут в дело вступал такой фактор, как невероятная живучесть мутантов. Те случаи, свидетелями которых ему случалось быть, заканчивались удачно. Но вот Герман, например, рассказывал, как на его глазах одного из выродков буквально расплющило рухнувшей фарфоровой колонкой высоковольтного выключателя, а второй запутался в свисающих шлейфах и, попав шеей в петлю, самоудавился. Однако выродков эти несчастные случаи на производстве абсолютно ничему не учили – они продолжали все так же весело резвиться среди аварийного оборудования. Оно и немудрено – по интеллектуальному развитию эти мутанты сейчас стояли чуть выше обезьяны.
Сделав большой крюк по лесу, он выбрался на насыпь уже у северной окраины машиностроительного завода. Огляделся – чисто. Тихо вокруг, спокойно, ни единого организма в пределах видимости не наблюдается… Ну и хорошо – лишний шум поднимать не стоит. Зверье очень быстро реагировало на любой шум и сбегалось на него с завидной скоростью. Двигаясь как терминатор, кося все живое на своем пути, можно было очень быстро нарваться на того, кто тебе не по зубам. От куропата не убежишь, разве что нечто основательное на пути попадется, куда быстренько взобраться можно. Иначе – смерть.
Обезлюдевшее здание вокзала, где лежало столько пищи, манило зверье со всей округи. Сразу после штурма здесь, вне всяких сомнений, был неслыханный кровавый пир – об этом свидетельствовали обглоданные до белизны кости вокруг. И хотя время того изобилия уже прошло, зверье все еще наведывалось сюда, дожирая то, что еще не успело дожрать… Вот и сейчас. Уже на подходе Добрынин заметил большую стаю собак, рыл в двадцать, крутившуюся у дверей на площадь перрона. Стая грызлась. Прижав уши к затылку и ощерив клыкастые пасти, грозно рычали матерые кобели, отбрехивались молодые первогодки, лаяли суки, звонко тявкали щенята… Свора вытащила наружу три тела в комбинезонах, и самцы ссорились теперь за право первым вонзить клыки в разлагающееся, и именно потому такое привлекательное и душистое, мясо. Данил скривился. В первый день у него еще была мысль стащить все тела внутрь и замуровать входы, устроив братскую могилу, но едва увидев площадь перед вокзалом при свете дня, он отказался от своих намерений. Костей здесь было больше, чем хвороста в лесу, и понадобилось бы слишком много времени, чтобы собрать их все. Да и был ли смысл?..
Но и просто так спускать собачкам этот пир – нельзя.
Подобравшись поближе и засев за бетонный оголовок воздуховода, он вытащил две «эфки». Хрен с ним, пошумим уж. Когда они еще свалят, нажравшись – а попасть внутрь нужно побыстрее. Дозиметр показывал третий час дня, темнеет осенью рано, а бродить по ночному городу в одиночку не рекомендуется. И ведь неизвестно еще, сколько он внутри прокопается…
Рванув оба кольца разом, одну за другой он отправил гранаты прямо в центр стаи. Первая попала в голову одному из щенков, заставив его обиженно тявкнуть и поднять голову в поисках обидчика. Вторая, покатившись, остановилась под брюхом у матерого облезлого патриарха. Пес сунулся носом, обнюхивая незнакомый предмет, ощерился, почуяв ненавистный запах человека…
Гранаты ударили синхронно. Радиус сплошного поражения – пять-семь метров. Стаю, крутившуюся на одном месте, подбросило изнутри, словно из-под земли пробился невесть каким образом образовавшийся тут гейзер. Осколки хлестнули во все стороны, терзая собачьи тела раскаленными стальными жалами, пробивая разом по две-три особи, кромсая облезлые шкуры и отрывая конечности. Добрынин поднял дробовик, выцеливая тех, кому не повезло остаться в живых. Трое – матерый серый кобель и два щенка. Выстрел – кобелина, ползущий на одних передних лапах и волочащий за собой сизую гроздь кишок, завалился на бок. Второй – и визжащего щенка, сдуру бегущего туда, где спрятался человек, перевернуло в воздухе, окровавленной тряпкой бросив на землю. Третий – и картечь, попав в бок второму щенку, кинула его прямо на тела тех, кто должен был стать его пищей. Добрынин, сидя за тумбой, криво ухмыльнулся, припомнив вдруг, как в первый коллективный выход не мог заставить себя стрелять во время зачистки кварталов по детенышам выродков. Сколько прошло с тех пор? Три года? Четыре? Пять? А кажется – не меньше десятка. Полковник говорил, что на войне год идет за три. Значит не меньше двенадцати, а то и все пятнадцать. Уже тогда Данил не чувствовал в себе почти ничего детского, а уж теперь и подавно. Задубел душой. Даже не задубел – закаменел.
Он поднялся, осматриваясь и доснаряжая подствольный магазин «Фабарма».
Мелкая водяная морось, оседая на окровавленных телах, уже текла тонкими струйками в ближайшую лужу, окрашивая воду в красно-бурый цвет. Прислушался – вроде тихо пока. Ладно, минут десять есть, успеем, пока нахлебники набегут. Обходя мусор и перешагивая через костяки, он зашагал ко входу.
Шаг, другой, третий… И вдруг… словно какая-то неуловимая тень мелькнула в темном провале окна. Южное крыло, второй этаж… Добрынин тут же замер на месте, настороженно вглядываясь в развалины и чувствуя себя на открытой площади, как таракан под занесенным для удара тапком. Сместился немного левее, присел на колено, укрываясь за крупным обломком плиты. Щелкнул фастексом, вновь переводя дробовик в боевое положение. Расстояние небольшое, метров тридцать всего, да и уловил он боковым зрением… Показалось или нет?
Минут пять он сидел, просматривая каждую дыру, каждую пробоину, окно за окном. Положеньице незавидное. Он на открытом пространстве – а противник – если такой, конечно, имеется – укрыт. Он один – а их может быть несколько. Да еще и со спины могут подойти. Залягут за насыпью – и вдарят. А то, гляди, и снайпер там в глубине комнаты сидит, выцеливает… Данил поежился, буквально физически ощутив точку прицела на лбу. Аж зачесалась!
На-а-ахрен… Он согнулся, полностью укрываясь за плитой, вытащил из ранца шлем и, стащив противогаз, водрузил его на голову. Щелкнули, входя в пазы, фиксаторы. Сейчас шлем весил немного, килограмма полтора-два – но так было с тех пор, как Добрынин, на одном из вечерних привалов, выдрал к чертовой матери из гнезд с затылочной части два элемента питания, похожие на продолговатые бочонки. Все равно без надобности. Каждый из них весил кило по два и лишний груз создавал определенные неудобства. Голова казалась башней танка – неуклюжей, неповоротливой… Пока повернешь – неспешно эдак, солидно, с достоинством – целая вечность пройдет. Хотя, вполне возможно, что в режиме энергопотребления такого и не наблюдалось – он, к сожалению, был лишен возможности оценить.
