- Что ты предлагаешь, Дима?
Николай Эрнестович отклонился назад, словно ему было плохо видно.
- Людей поднимать нужно, - мрачно сказал Дима, - или скоро некого будет поднимать.
- Дим, многих ли ты поднимешь? - спросил человек с зажигалкой. - Внутренний протест еще ни фига не в той стадии, чтобы искать силовой выход. Каша, извини, в головах у большинства.
- Есть люди.
- Среди портовых десятка три наберется, - подал голос Андрей.
- Вот, пожалуйста, - сказал Дима. - Да пол-города выйдет!
Я на сходке, подумал Марек. Я там, где решаются делать революции. В эпицентре. И что, меня убьют как свидетеля?
Он вздрогнул, когда его толкнули в плечо.
- А ты что думаешь, европеец? - спросил Дима.
- Я здесь всего день, - сказал Марек.
- И чего?
Дима надвинулся. Его лицо, вылепленное из света и тени, ощерилось, дохнуло перегаром.
- Дмитрий Олегович, - предостерегающе произнес Соломин.
Андрей отлип от подоконника.
- Брата не трогай.
- Да я так, - Дима отодвинулся, стукнул в стену кулаком. - Вы что, не видите, что они травят нас? Какую-то химию на очистные завезли, в хлеб какое-то дерьмо, в водку... Я, сука, одни макароны уже жру!
- Я был сегодня на водочном, - сказал Марек. - Там просто современное производство.
- Но резон в словах Дмитрия Олеговича есть, - сказал Соломин, вздохнув. - Все предприятия, я про хлебозавод, фильтровально-очистную станцию и ликеро-водочный, находятся во владении иностранцев. Все технологические процессы закрыты и на узловых точках персонал исключительно не местный.
- И травят? - спросил Марек.
- Раз в месяц, - сказал человек с зажигалкой, - на фильтровальной и на ликеро-водочном появляется интересная машина с надписью 'Химлаборатория'. Вроде бы ничего необычного, забор проб воды, контроль очистки. Только служба уж больно хитрая, не республиканская, а частная европейская, выигравшая непонятный тендер. Приезжает с арендованных складов у порта, находящихся в зоне охраны НАТО. После каждого такого приезда станция и завод на половину суток, сутки прекращают работу.
- Устраняют недостатки?
- И это возможно, - кивнул человек. - Но возможно, перенастраиваются фильтры. Химия ведь может быть и хитрая.
- Какая?
- Вызывающая апатию, усталость, депрессивные состояния. Повышающая внушаемость. Способствующая ослаблению иммунитета. Снижающая половые функции.
Марек шевельнулся.
- Вы страшненькую картину рисуете.
- Вы думаете, что европейцы и американцы на это не способны?
- Ну, я знаю, что в прошлом...
- И сейчас, Марек, и сейчас. Вы, как журналист, я уверен, имеете больший доступ к информационным потокам. Неужели не слышали ни про Югославию, ни про Судан, ни про Афганистан, ни про Ирак?
- Там против террористов...
Хохотнул Дима. Андрей выдавил усмешку.
- Террористом сейчас можно назвать кого угодно, - сказал Соломин. - Установившийся после распада еще Советского Союза мировой порядок таков, что подавляющее количество новостных ресурсов, формирующих общественное мнение стран Европы и Северной и Южной Америк, да и Азии тоже, поставляющих события, 'картинку' происходящего в мире, не являются свободными и управляются группой людей, тесно связанных как с правительством Соединенных Штатов, так и с транснациональными корпорациями, что, по сути, одно и то же. Не знаю, помните ли вы анекдоты о милиции, которые ходили в России, пока и она не брызнула на суверенные области и края, но там был один про водителя катка, в которого на 'мерседесе' въехали. Слышали?
Марек пожал плечами.
- Там бизнесмен на повороте или на обгоне не заметил, въехал в каток, - сказал Соломин, - разбил машину, позвонил знакомому автоинспектору, и тот сразу взял в оборот водителя катка, мол, рассказывай, как обгонял, как подрезал... Ну, смешно, да? Так и в нашем случае, любое фактически произошедшее событие подается так, как оно выгодно определенному кругу людей, или же не подается вовсе. Или на его почве выдумывается что-то иное, информационный мутант, лишь отдаленно напоминающий событие. И люди вокруг принимают такую фальшивую реальность.
- Например? - спросил Марек.
- Авиакатастрофа над Локерби.
- Помню, кажется, в восемьдесят девятом. Ливия.
- В восемьдесят восьмом, - уточнил Соломин. - Двадцать первого декабря. Но не Ливия.
- Как? - удивился Марек. - Я точно помню.
- Вы откуда это помните? - улыбнулся Николай Эрнестович.
- Из репо...
- Да-да, - качнул головой обладатель зажигалки.
- Все мейнстрим-издания, - сказал Соломин, - все издания помельче, все телевизионные каналы и, кстати, наши, в том числе, давали одну только версию. Ливия. Аль-Меграхи и Халифа Фимах. Ливия. Чуть ли не сам Каддафи.
- И что здесь неправда? - с вызовом спросил Марек.
- А вы знаете, что два года назад, после того как Ливия выплатила жертвам катастрофы компенсацию, Лондонский суд признал обвинения несостоятельными?
- В две тысячи третьем? Да нет, как? Я бы знал.
- Это прошло очень тихо. Один свидетель, как оказалось, получил за опознание три миллиона долларов, эксперт лжесвидетельствовал о корпусе таймера из-за боязни за свою жизнь. Все остальное...
- Нет, я бы точно знал.
- Это жизнь, европеец, - сказал Дима.
- Хорошо, - Соломин сплел пальцы в замок, - возьмем, чуть поновее. Югославия. Сребреница. Что вы об этом знаете, Марек?
- Сербы, армия Караджича...
- Младича, - поправил Соломин.
- Ну, Младича. Расстреляли, кажется, около десяти тысяч мусульман. Международный трибунал признал это преступление геноцидом. Это широко освещалось. Сербы, кстати, тоже признали.
- Вам рассказать альтернативную версию?
- Попробуйте.
Несмотря на приоткрытую форточку дым не спешил вытягиваться наружу. Все плыло и колыхалось. Сосед Николая Эрнестовича прикурил от свечи, добавляя иллюзорности кухонному собранию.
Андрей, отвернувшись, смотрел в окно. Почему-то это Марека обидело - словно брат заранее определил для себя бесполезность разговора.
- Так вот, - сказал Соломин, - мы были уже слабы, скукожившуюся страну растаскивали и добивали молодые реформаторы и подавшиеся в демократы партийные чиновники, год до Лебедя, в общем... - он махнул рукой. - Ладно, это все лирика.
- Я помню, я жил здесь, - сказал Марек.
- Сколько вам было?
- Семнадцать. Потом два года бултыхался в институте в Москве. Сейчас кажется, будто и не со мной было.
- Повезло, - со злостью в голосе сказал Дима.
- О Сребренице, - напомнил Соломин. - Вы знаете, что в девяносто втором и девяносто третьем боснийские мусульмане под командованием Орича вырезали мирное сербское население?
- Нет, - качнул головой Марек.
- Вы знаете, что там стояли миротворцы ООН, которые позволяли боснийцам делать это? Не знаю уж, стреляли ли сами.
- Нет.
- Вы знаете, что в списках убитых в Сребренице значится всего две тысячи человек, убитых и пропавших без вести за все время конфликта? Знаете, что часть из них, оказывается, голосовали позже? Знаете, что большая часть убитых - боснийские военные?
Марек почувствовал, как горят уши.
- Вы меня словно обвиняете в том, что это все случилось.
- Нет, - сказал Соломин. - Я просто хочу показать вам, насколько однобоко можно подавать информацию, искажать ее, извращать, кого-то, как выгодно, назначать террористами, а кого-то называть борцами за свободу. И не важно, что эти борцы отрезают головы и выкалывают глаза. Кому надо, видимо, отрезают.
- Вы хотите, чтобы я вам поверил? - спросил Марек.
Андрей дернул плечом, словно эта реплика уколола его под лопатку.
- Вы уже мне верите, - сказал Соломин. - Потому что это объясняет все, что творится в мире, и все, что происходит у нас.
- Заговор?
- Нет, банальное стремление к власти. Жадное, всепоглощающее желание управлять и повелевать. Для этого используется, в сущности, веками отработанная схема. Первое: выявление внутренних противоречий в государстве, определенном к контролю или уничтожению, взращивание и консолидация внутренней оппозиции, в том числе, во властных структурах. Второе: формирование информационной маски, которая будет внедряться в головы населению. Грубо говоря, это устойчивые мемы, то, что хорошо запоминается, но, тем не менее, может быть совершенно лживым. Например, что все сербы - террористы. Или что все русские - пьяницы. Или что свободный рынок - это спасение для экономики. А что мы, если отделимся, заживем как Евросоюз. Кстати, для Европы это в несколько ином ключе, но тоже работает.
