— А его настоящее имя?
— Не знаю.
— Его особые приметы?
— Понятия не имею.
— А не может оказаться, что он похож на вас?
— Все люди немного похожи, — философски заметил архитектор.
— Все люди братья, — не без сарказма изрек Адамс, — даже сестры.
— Прекрасно, — одобрила Раиса Степановна. — Переходим к следующему туру. Возьмите мячи.
Мячей оказалось три.
— Разбейтесь на пары, — говорила преподаватель, — каждый из задающих вопрос бросает партнеру мяч. Он должен поймать его, одновременно отвечая.
Частный детектив подошел к архитектору:
— Наша увлекательная беседа не закончилась, мистер Флинн. Я бы хотел, если вы не возражаете, выбрать вас в партнеры.
— Если я откажусь, вы утвердитесь в своем мнении, что того человека убил я?
— Правильно, — похвалил его Адамс.
— Тогда у меня просто нет выбора. А кто будет задавать вопросы?
— Конечно, я. Где это видано, чтобы преступник допрашивал сыщика.
— Значит, у нас допрос?
— В какой-то степени.
— И я уже преступник?
— Предполагаемый, — утешил Флинна частный детектив.
— Ну, начинайте, — обреченно произнес архитектор. — Тем более, что другие леди и джентльмены играют уже вовсю.
Адамс прислушался к тому, что происходило в других углах зала.
Кинозвезда спрашивала у врача, где она намеревается проводить отпуск, а знаменитый актер, безудержно кокетничая с продавщицей универмага, доверял ей «великие» истины:
— Время — деньги. Поэтому стоит поцеловаться быстрее. Как вы к этому относитесь?
Эн Кремлинг, без труда поймав мяч, сообщила, что китайский язык для нее — лес дремучий.
Адамс в удовлетворении кивнул головой. Бросил мяч Флинну, задав в общем-то невинный вопрос:
— Где вы работаете?
Архитектор поймал мяч со словами:
— В крупной фирме, — и отправил его частному детективу.
АДАМС. — Вы рядовой архитектор?
ФЛИНН. — Конечно, нет.
АДАМС. — Генеральный директор?
ФЛИНН. — Увы.
АДАМС. — Но хотели бы им стать?
ФЛИНН. — Я не тщеславен, но это было бы справедливо.
АДАМС. — Это ваша точка зрения или это мнение сослуживцев?
ФЛИНН. — Моя. Мнение сослуживцев не суть важно — генеральный директор — не выборная должность.
АДАМС — А место вакантно?
ФЛИНН. — Да.
АДАМС. — Бывший генеральный директор ушел на пенсию?
ФЛИНН. — Он умер.
АДАМС. — Это тот человек, который пролил слишком много слез?
ФЛИНН. — У вас хорошая память.
АДАМС. — Итак, его убил Крокодил?
ФЛИНН. — Возможно.
АДАМС. — И вы не знаете его настоящего имени?
ФЛИНН. — Нет.
АДАМС. — И как он выглядит?
ФЛИНН. — Я уже говорил: не знаю.
АДАМС. — Странно.
ФЛИНН. — Что вам кажется странным?
АДАМС. — Смотрите, мы поменялись ролями. Вопросы задаете уже вы.
ФЛИНН. — Что вам показалось странным?
АДАМС. — Вы должны хорошо знать убийцу.
ФЛИНН. — Но почему?
АДАМС. — Вы ведь соучастники.
ФЛИНН. — Что?
АДАМС. — У вас плохо со слухом?
ФЛИНН. — Почему соучастники?
АДАМС. — Вы мечтаете о кресле генерального директора, а ваш соучастник освобождает это кресло для вас. Как у Шоу в Пигмалионе: «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил».
ФЛИНН (возмущенно). — Ну, знаете!
— Знаю, — уверил его Адамс, — я знаю значительно больше, чем вы можете себе представить.
…Крымов внимательно читал листки, исписанные мелким аккуратным почерком. Дочитал до конца, аккуратно сложил один к одному. Снял очки, посмотрел на своего собеседника.
Агеев сидел в углу дивана.
— Я после занятий домой прискакал и решил сразу же все воспроизвести на бумаге. Чтобы ни слова не забыть.
— Ну, и какой вывод ты предлагаешь сделать из этого? — спросил Крымов, вновь беря в руки исписанные листки.
— О чем бы человек ни говорил, — сказал Агеев, — он говорит о себе.
— Верно. Но это вовсе не значит, что он рассказывает историю своей жизни.
— Но тут много совпадений, — не соглашался Агеев. — Слишком много. Генеральный директор — это директор спецтреста Мельников. Он действительно умер от того, что…
— Пролил слишком много слез, — подсказал Крымов.
— Да. Невидимых миру. А Алексей Васильевич Сазонов совсем не прочь оказаться в директорском кресле. И у него, насколько нам известно, есть для этого определенные шансы.
— Так же, как у Ващенко и Хрунина? — напомнил Александр Иванович.
— Совершенно верно.
— Ну, а кто же из них троих Крокодил?
— Если бы знать.
— Во всяком случае, не Сазонов, исходя из твоей логики.
— Но Сазонов знает или догадывается — кто писал анонимки.
— Боюсь, что мы с тобой выбрали неверный путь, — вздохнул Крымов. — Эта игра на курсах ничего не дает.
— Но почему же? Вы вот теперь убеждены, что Ващенко ко всему этому непричастна. Она рассказала вам трогательную историю, и вы…
— Я и поверил, и проверил. Все, что она говорила — правда.
— Надо быть идиотом, чтобы подбрасывать следователю ложные факты, зная, что он их будет проверять.
— Иными словами, Нине Александровне ты по-прежнему не веришь?
Агеев развел руки в стороны, что должно было означать — ничего не поделаешь.
— Вы, товарищ подполковник, в своих рассуждениях совершаете одну существенную ошибку, — сказал он. — Вы считаете, что на добро человек не может ответить злом. А в моей практике таких примеров сотня, а в вашей, думаю, тысяча. И вспомните слова Мельникова, которые приводила вам Ващенко: «Ни одно доброе дело не проходит для нас безнаказанно».
— Расхожая нынче мудрость, — усмехнулся Крымов. — А, кстати, какие новости насчет пишущих машинок?
— Новости есть, да только они ни к чему нас не приближают. У Сазонова и Хрунина машинок не имеется. У Ващенко югославская «Де люск», но с мелким шрифтом.
Помолчали немного. Агеев спросил:
— Курсы отменяются?
— Да, ты никак жалеешь об этом?
— Втянулся. И не скрою — пощупать хочется Кирилла Викторовича Хрунина, то есть Дика Ричардсона.
— Пощупай.
— А репетиция?
— А ты без репетиций. Как говорят в футболе, сыграй с листа…
…Алексей Васильевич Сазонов не мог скрыть волнения.
— Я понимаю, — сказал он Крымову, — что мой ответ может быть вами истолкован превратно. И все же я скажу честно: если бы Мельников не умер, через год-другой на посту директора треста его надо было бы заменить.
— Все люди, работающие в тресте, с которыми я до вас встречался, а их было немало, придерживались противоположной точки зрения.
— Они заблуждались, — он лихорадочно поправил очки, проверил складку на брюках.
— В чем?
— Вернее, в ком, — поправил Крымова Сазонов. — В Мельникове. Он хороший специалист, замечательный человек. Любимец коллектива. В общем, отец родной. Но морально устарел. Он принадлежал к той, уже уходящей формации директоров, для которых завод — это он, комбинат — это он, трест-это он. И это правда. Когда Мельников болел, к нему ведь по поводу каждой бумажонки бегали. Умер — трест лихорадит, потому что всех отучил от самостоятельности. Все брал на себя.
— Но я знаю, — сказал Крымов, — что анонимщики выбирали другие темы для нападок на него.
— Конечно, — подхватил Сазонов. — До недавнего времени за плохую работу, за ее развал с постов вообще не снимали. Вот за аморалку — дело другое.
— Я думаю, вы несколько преувеличиваете. Но не об этом сейчас речь. Уверен, что вы наверняка не раз задавали себе вопрос — кто и за что мог писать анонимки на Мельникова?
Сазонов ответил не сразу. Шевелил губами, словно заранее проговаривая те несколько фраз, которые собирался сказать.
— У нас все думали об этом. Я — не исключение. Но ответа не находил. Явных врагов у Владимира Ивановича не было.
— А тайных?
Сазонов впервые улыбнулся:
— А это, как говорится покрыто мраком неизвестности.
— Значит, никаких соображений нет?
