Федор Федорович Кнорре
Утро
Сережа разыскал себе свободное место в вагоне электрички и сел у окна, из которого ничего не было видно, кроме стоявшего вплотную, рядом, точно такого же электропоезда.
Торопливо подходили всё новые пассажиры, вешали на вагонные крючки сетчатые кошелки, в которых похрустывали пакеты с макаронами, стиснутые между пухлыми, обсыпанными мукой батонами, или эластично покачивался, высовываясь из-за коробки "модельных туфель", скользкий хвост судака.
Только что спешившие, боясь опоздать, запыхавшиеся пассажиры, едва усевшись на места, сразу успокаивались, добрели, по-домашнему расстегивали пальто или снимали шапки, а некоторые, будто и совсем почувствовав себя дома, расстилали на коленях газету и начинали с аппетитом закусывать, руками отламывая хлеб и отдирая ногтями шкурку с колбасы.
Гулкий голос по радио объявил отправление. Мороженщицы в белых халатах, непрерывно сновавшие по вагону, предлагая свой холодный не по сезону товар стали пробираться к выходу.
Поезд тронулся и пошел, набирая скорость. Высокие дома и вокзальные навесы, застилавшие свет, остались позади. Яркое солнце разом ударило во все окна с правой стороны вагона, несколько раз ослепительно резко моргнуло, когда поезд проносился под мостом, и больше уже не уходило, осветив, точно теплыми прожекторами направленными в каждое окно, желтые блестящие спинки сидений и жмурящихся от света пассажиров.
Все окружающее и, главное, то, что его сейчас ожидало, показалось Сереже до того радостным, что он поспешил, отвернувшись, прижаться лбом к окну пряча от соседей неудержимую улыбку. Сквозь холодное стекло струилось слабое тепло начавшего пригревать солнца.
Ирина как-то сказала, что до станции, где она живет двадцать минут езды. И теперь простая мысль, что до этой станции остается восемнадцать, пятнадцать, десять минут, показалась ему тоже чудесной.
До сих пор он знал только, что Ирина живет где-то за городом.
Им часто приходилось ездить после работы вместе в троллейбусе, и потом он, как бы в забывчивости, шел с ней рядом до самого поезда метро. Затем она входила в вагон, стеклянные двери со стуком сдвигались, отгораживая их друг от друга, и Ирина исчезала до следующего дня. Точно из-под яркого света лампы уходила в глубокую тень, в недоступный и незнакомый Сереже мир, называвшийся "загород".
И вот сегодня вдруг все так удачно сложилось, что сам он неожиданно впервые ехал за город, к ней...
Поезд давно уже летел по открытому месту. Черная земля вскопанных огородов, деревья и домики с непросохшими после дождя крышами быстро убегали назад.
Все это сейчас казалось Сереже значительным и необыкновенно интересным. Сверкнувшая змеиными извилинами речка, по берегу которой бегали двое ребятишек наперегонки с беззвучно-лаявшей собакой; повторяющиеся в бесконечных комбинациях домики среди сосен; зеленые откосы с небольшими песчаными обрывами, размытыми весенней водой, - все это видела она вчера, и сегодня, и каждый день. Эта была частица ее, скрытого до сих пор от Сережи мира, который открывался ему впервые...
Странно представить себе сейчас, что было некогда такое время, когда Ирины не существовало, так вот, начисто не существовало в его жизни. Еще страннее было представить, что это пустынное, бессмысленное, какое-то, прямо сказать, доисторическое время было всего около месяца назад.
Да, месяц назад Ирины не было. Потом появилась какая-то "девушка", с которой он случайно разговорился во время перерыва на полутемной нижней палубе теплохода, на котором его бригада ремонтировала двигатель.
Поговорили, пошутили, посмеялись, и, когда перерыв подошел к концу и девушка собралась уходить, ему вдруг стало как-то не по себе от мысли, что он может никогда в жизни больше ее не встретить.
Не сумев придумать ничего лучшего он предложил ей пойти вечером вместе в кино. И тут все веселье разом кончилось. Девушка посмотрела на него удивленно, насмешливо, чуть ли не с презрением и ответила что-то вроде того, что в кино она "нисколько не собирается" и "не подумает даже идти".
Сережа слегка удивился, потом немножко обиделся.
Он стал разузнавать, кто эта девушка, но выяснил только, что она будет работать официанткой на пароходе "Некрасов", что зовут ее Ириной, живет она за городом, зимой где-то учится, а в навигацию уже третий год плавает.
Скоро они позабыли первую неловкую встречу, опять перебрасывались, встречаясь, разными шуточками, и через несколько дней он решил, что теперь-то уж они знакомы достаточно, отношения у них наладились, и опять пригласил ее в кино.
Едва успел он сказать про это злосчастное кино, как понял, что снова сделал глупейший промах. Девушка сразу перестала смеяться и посмотрела на него насмешливо-сострадательным взглядом, как смотрят на человека, сказавшего что-нибудь очень скучное и всем давно надоевшее.
Кровь бросилась ему в голову.
Еще за минуту до того, как у него невзначай, будто само собой, сорвалось с языка это приглашение, он думал только о том, как приятно будет провести вместе вечер. Но как только она отказалась, он вдруг ясно понял, до чего ему необходимо, до чего важно было, чтобы она согласилась. И тут же решил, что теперь-то уж никогда, ни за что не поставит себя в такое смешное и унизительное положение именно перед этой девушкой...
Уже лед сошел, и пахнущие свежей краской пароходы стояли в затоне, готовые к открытию навигации. Пароходные рестораны принимали посуду, оборудование и продукты. Оставалось всего два дня до отплытия "Некрасова", а они с Ириной ни разу даже толком не поговорили.
И вот, наконец, сегодня после работы Лиза Писарева, ведавшая театральными билетами, окликнула его и предложила два билета на оперетту, которые кто-то для себя заказал, но в последнюю минуту вернул ей обратно. Сережа вовсе не собирался на оперетту.
Лиза, обижавшаяся, когда не брали билетов, которые трудно было доставать, сказала:
- Как желаешь. А другие гоняются. Сумарокова вот Ирина меня как просила, а у меня не было... Она даже меня спрашивала, кто из ребят по два билета взяли... И про тебя спрашивала: взял ли ты билеты. "А то я бы, говорит, у Сережи себе один билетик обязательно выклянчила бы..."
