Бегу за ним, чтобы не отстать. По дороге толкнула красную толстую барышню и успела только покраснеть, а не извиниться. Фу, какая я неуклюжая… Отскочила в сторону от толстой барышни и налетела на мужчину с усами… Не успела оглянуться, а Митя уж привел меня в какую-то комнату. До потолка навалены посылки, а за столом сидит Тонька…
– Тонечка, посмотри за ней.
И Митя убежал.
Тонька прежде всего посмотрела, как я одета, а потом мне в лицо. И насмешливо спросила:
– Ты уж не нюни ли собираешься распустить?
– Ой, нет, Тонечка… что ты?
– Смотри, сейчас придет Александр Андреич. Читать наставления будет.
Ужасно боюсь всяких наставлений. Господи, а вдруг не пойму!.. Не примет еще.
– Тонечка, а что он будет читать?
– Проповедь… Нужно быть хорошим работником, служить старательно… Ну, вообще, как начальник…
– А мне что отвечать?
– А ты, дура, подойди и скажи: «постараюсь». Ну, увидишь сама.
Только сказала, а с Митей входит высокий мужчина, с бородой и важный такой. Сердце так и рассыпалось на кусочки. Господи, это, наверное, Александр Андре-ич! Митя велел быть развязной… Слышу голос, как из тумана:
– Вот моя сестра.
Чувствую, что Александр Андреич смотрит на меня, и волосы от стыда шевелятся. Совсем забыла, что нужно сделать. А тут еще противная Тонька над ухом шепчет:
– Да подойди, дура…
Шагнула вперед и так тонко пискнула, что услыхала свой голос и покраснела еще больше:
– Здравствуйте.
А Александр Андреич захватил мою руку и жмет очень энергично, как и следует мужчине.
– …Ну вот будете полезной единицей в нашем громадном организме… полезные работники нужны…
Александр Андреич ушел. Тонька сразу наскочила бойкой курицей:
– И еще такую дуру прямо в канцелярию назначили. И чего ты нюни распустила? Стыдилась бы… Большая уж.
Пришли с Митей в канцелярию. Слава Богу, за столом все барышни и только один мужчина. И тут Митю все знают… Кричат из всех углов:
– А, Дмитрий Александрович…
– Здравствуйте, Дмитрий Александрович…
А Митя – свинья свиньей. Привел меня на середину комнаты и сказал:
– Вот моя сестра. Всего хорошего… некогда…
Чуть-чуть не убежала за ним. Растерялась и гляжу на всех.
Подходит хорошенькая, тоненькая блондинка. Волосы золотистые, пушистые и вьются. Глаза большие и черные, а лицо бледное. Вся как будто приторная…
– Ну, вот, золотце мое, будете у нас служить. Я сейчас покажу работу.
Посадила меня за стол рядом с какой-то черной барышней. Черная барышня сердечно смотрит на меня, а все другие – с недобрым любопытством. Одна, с толстыми губами и надменным смуглым лицом, даже сделала мне гримасу… Вот дрянь-то. Я тоже ей сделала.
Блондинка что-то об’ясняет. Она не знает, что у меня тоскливо ноет сердце. Господи, ни одного дружеского лица! Только черная барышня. Обидно как. И зачем служить, когда я хочу учиться? Теперь надо сюда ходить каждый, каждый день. И, может быть, всю жизнь, до самой смерти…
– Вы меня слушаете?
Поднимаю голову и вижу золотистые пушистые волосы.
– Да, да.
– Вот видите эти полки. На них все лежат книги, по которым будете наводить справки.
Посмотрела на эти полки, а они идут до самого потолка. Господи, как же я буду лазить туда?..
– А книги самим доставать надо?
– Нет, нет, золотце мое, у нас есть мальчик.
В двенадцать часов все побежали в столовую. Столовая здесь же в почтамте. Я не обедаю, потому что нет еще карточки. Чтобы получить ее, надо итти к какому-то уполномоченному нашей экспедиции. Там приложат штемпель и выдадут карточку. Папа велел в первый же день получить карточку. А как я пойду? Ужасно боюсь всяких уполномоченных.
Черная барышня не пошла в столовую. Достала из стола хлеб и ест. Господи, да он еще с маслом… Сразу заныло в желудке. Ведь я сегодня с'ела только маленький кусочек хлебца. Заболела голова. Не думаю ни о Александре Андреиче, ни о золотистых волосах. Не выходит из головы кусок хлеба, густо намазанный маслом, в руках у черной барышни. Как она аппетитно ест. Господи, не смотреть бы хоть. Еще подумает, что я голодная. Ах, на глазах слезы проступили… Пойду в уборную. Не могу смотреть, как она ест. Надо идти к уполномоченному и – не могу…
4 мая.
Вчера так и не могла решиться получить карточки. Сегодня тоже не могла.
А, между тем, вчера вечером, не успела я притти со службы, папа спрашивает:
– Карточку получила?
И смотрит на меня так, как будто свалил с своих плеч тысячу пудов. А у меня закипает жгучая ненависть к его серым тусклым глазам, к худому, изможденному лицу.
– Нет.
– Почему?
– Я забыла.
– Ты забыла? А есть ты не забываешь? У меня весь хлеб для тебя вышел. Сам голодный…
У меня даже зубы заскрипели от злости. Услышала этот скрип, и вдруг стало жаль себя… И это отец? Готов уморить родную дочь? Господи, да что же это такое? Ничего не понимаю. Какой скупой. Какой жадный. Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Это было вчера.
А сегодня утром встала и не нашла на столе обычного ломтика. Он… он не оставил.
Окаменела перед столом. Здесь, здесь должен лежать мой хлеб. А его нет.
Слезы закапали на стол. Комната поплыла, как в тумане. Схватила шляпку и побежала на службу.
На улицах много чужой радости, майского солнца, голубого высокого неба, тепла. Весенний ветерок налетел на лицо, и от этого под глазами почувствовались невысохшие слезы. Все куда-то бегут, торопятся с бодрыми, радостными лицами. И никто на меня не смотрит. Я смотрю на всех, а на меня – никто… Господи, хоть поскорей бы мама приезжала… И куда все бегут? Сытые они, что ли?
Прибежала за час до начала занятий. Никого еще нет. Почтамт огромный и тихий. Никто в нем не жужжит. С балкона второго этажа он совсем, как пустыня. Белый, каменными плитками, пол блестит. Ровный и гладкий, он как-будто раздвинулся, оттого, что никто не бегает по нему.
И сжалось сердце от пустоты, тишины и огромности. Прислонилась к колонке и заплакала.
Вдруг вся насторожилась. Сзади чьи-то шаги. Ах, это идет одинокая барышня, одинокими в тишине шагами. Ни за что не буду здороваться первая…
Первой поздоровалась черная барышня. Встала рядом и молча смотрит вниз. Подбородком мягким, не энергичным, оперлась на ладонь. Стоим и обе молчим.
Девять часов. Почтамт открыли для публики. За дверями, должно быть, ожидала целая толпа. Сверху видно, как ворвались и рассыпались по белому полу, как жуки черные. Даже слезы высохли. Зажужжали, заговорили, затопали. В каком-то окошечке застучали штемпелем. А на сердце стало еще тяжелее.
Что это? Черная барышня что-то говорит…
– Вы, кажется, не расписываетесь в журнале?
– Ах, да… Нет… А разве надо?
– Да, нужно. Он внизу у экспедитора. Высчитают из жалованья.
Вот тебе и раз. А я и не знаю, где он находится. Митя мне ничего не сказал.
Черная барышня угадала мои затруднения. Деликатно предлагает проводить и показать. Какая она симпатичная и хорошая.
По дороге разговорились. Ее зовут Марусей. Вместе вернулись в канцелярию и принялись за работу.
В двенадцать часов в канцелярию прибегает мальчишка и во все горло орет:
– Горох и чечевица… горох и чечевица…
Не понимаю, что это значит, но сразу почувствовала, что я голодна. Ведь утром ничего не ела. Маруся смотрит с улыбкой и поясняет:
– Это в столовой у нас. Обед такой сегодня.
Верно, обед. Как вчера, все сразу побежали в столовую. Маруся опять достает хлеб с маслом. Совсем неожиданно спрашивает:
– Фея Александровна, а вы почему не кушаете?
Маруся спросила и вдруг смутилась. Мои щеки тоже заливает горячая краска. Даже кончики ушей щекочет.
– Я сегодня забыла завтрак…
Маруся держит в каждой руке по куску и не смеет поднять глаз.
– Может быть… может быть, могу предложить вам кусочек? У меня два.
– Ой, нет, что вы? Я совсем сыта.
