– Ну и что из того, что вы начальник варты, – наконец произнес Махно равнодушным тоном, наморщил лоб. – Мазухин, Мазухин… что-то я не слышал про такого. Сдайте-ка лучше оружие, – потребовал Махно и подал знак на соседнюю бричку – там за пулеметом сидел Алексей Марченко.

Бричка стремительно развернулась, толстый ствол пулемета угрюмо глянул на представителей варты.

– Что… что вы себе позволяете? – взвился Мазухин, лицо его, и без того налитое помидорной краской, сделалось еще более красным. – Как вас там… Не вижу вашего звания.

– Капитан, – с усмешкой произнес Махно.

– Хотите в карцере побывать, господин капитан?

– Не хочу, – сказал Махно и подал второй сигнал на соседнюю бричку.

Марченко приник к пулемету, дал поверх всадников, очень низко – жар пуль заставил людей пригнуть головы, – длинную очередь.

Махно выпрыгнул из тачанки. Скомандовал:

– Слезай с коней и складывай к ногам оружие, господа хорошие!

Конвой Мазухина незамедлительно подчинился команде.

– Я – начальник уездной варты… – не выдержав, вновь взвизгнул штабс-капитан.

– А я – личный посланник гетмана Скоропадского, – спокойно произнес Махно. – Еду в Екатеринослав с ревизией – в Киеве никак не могут понять, чем вы тут занимаетесь.

Мазухин поперхнулся. Лицо его враз сделалось потным: он не ожидал встретить в чистом поле личного представителя гетмана Скоропадского – человека, который был могущественнее его.

– Извините, господин капитан, – потерянно пробормотал Мазухин, помял пальцами плоские черные усики.

Махно специально разыгрывал этот спектакль – вдруг начальник уездной варты знает нечто такое, чего не знает он, – какие-нибудь секретные планы австрийцев, либо еще что-то, остановил взгляд на обескураженном лице штабс-капитана с дергающейся левой щекой, проговорил ленивым тоном:

– Расскажите в нескольких словах, чем занимается уездная варта?

Штабс-капитан подобрался.

– Уезд у нас рваный, дырка на дырке, сплошная беднота. Все время приходится ловить червей, вылезших из навозной кучи, и загонять обратно, в навозную же кучу. Недавно целая банда объявилась во главе с неким Ермократьевым… Не слышали про такого?

Вместо ответа Махно неопределенно выпятил нижнюю губу.

– Пришлось усмирить, – продолжил Мазухин. – Часть червей уползла обратно в навозную кучу, часть развешали на деревьях. Жаль, что самого Ермократьева не прихватили – уполз, гад! – плоские черные усики штабс-капитана нервно дернулись. – Но ничего, ничего-о, я найду стервеца и привяжу ему к брюху гранату…

– То есть? – Махно усмехнулся неопределенно.

– Все очень просто. Привязываешь к брюху человека гранату и выдергиваешь чеку. В результате кишки в одну сторону, переломанные ребра в другую, яйца – в третью, и все это купается в большом облаке крови. Зрелище, доложу я вам, впечатляющее.

Махно повел из стороны в сторону головой, расстегнул крючки кителя – ему неожиданно сделалось тяжело дышать, внутри вспыхнул и тут же погас огонь.

– М-да, – пробормотал он, – зрелище, говорите, впечатляющее…

– Для Ермократьева я специально вожу с собою гранату, при первой же встрече и привяжу к кишкам, – штабс-капитан не выдержал, засмеялся.

Ермократьев, сидевший на сером жеребце, навис низко над пролеткой, в которой находился Мазухин, и, не стерпев того, что слышал от штабс-капитана, прохрипел яростно:

– Ах ты, гнида паркетная!..

– Чего-о-о? – Штабс-капитан поспешно выпрямился, разом увеличиваясь в размерах.

– То, что слышал. – Ермократьев ухватил его за воротник и выдернул из пролетки. – Считай, что ты меня нашел. Я – Ермократьев!

По красному лицу штабс-капитана поползли синие пятна – так бывает, когда у человека останавливается сердце. Мазухин засипел, в следующий миг лицо у него сделалось синим, но вскоре щеки и лоб побелели – штабс-капитан преображался на глазах, будто некая диковинная игрушка.

Наконец-то он понял, в чьи руки попал. В свое время он был рядовым стражником, служил в одном из околотков Екатеринослава, видел разное и знал, как иногда милостивы бывали бандиты. Вывернувшись из тяжелой, со вздувшимися наряженными венами руки Ермократьева, он хлопнулся на колени в пыль.

– Прости меня, Ермократьев! – взмолился он. – Не то я говорил, не то делал…

На широких, обваренных степным ветром до густой коричневы скулах Ермократьева проступил пот.

– Ты погубил моих людей, сука, – проревел он. – И за это ответишь!

– Прости, Ермократьев! – Из глаз штабс-капитана выскользнули две проворные мутные слезки, скатились вниз. – Я заплачу тебе, хорошо заплачу… Всем заплачу! И вам, – он перевел замутненный взгляд на Махно, – вам заплачу отдельно. Поехали ко мне в имение, я выдам денег столько, сколько нужно.

Ермократьев оскалил зубы и резко взмахнул рукой, словно держал в ней шашку и собирался отрубить голову штабс-капитану. Мазухин, продолжая стоять на коленях, попятился от него.

– Вы-то, надеюсь, понимаете меня? – жалобно заскулил Мазухин, стараясь смотреть в глаза Махно снизу вверх, не выпускать из своего взгляда его глаз, его зрачков. Нестор медленно покачал головой, насупился, верхняя губа у него наехала на нижнюю.

– Я отдам все, что у меня есть… Это – большое богатство. Поехали ко мне в имение!

Махно не удержался, хмыкнул: а в имении у этого деятеля наверняка стоит какой-нибудь взвод, охраняет этого плачущего слизняка с пулеметами, да с орудием в главных воротах. Нестор вновь хмыкнул, затем медленно, словно бы возвращаясь к роли, которую играл, покачал головой.

– Все, хватит! – В голосе Ермократьева послышались рычащие нотки. – Пора кончать этот балаган.

Мазухин, скуля, затоптался на коленях, покрутил головой и пропищал тоненько, будто обиженная птица:

– У меня же дети-и…

– А у тех мужиков, которых ты, как груши, развесил по деревьям, разве не было детей? – поинтересовался Махно, становясь неприступным, как крепость. В глазах у него блеснули жесткие далекие огоньки.

Спрыгнув с лошади, Ермократьев вновь рванул Мазухина за воротник кителя, в дорожную пыль золотистыми червонцами шлепнулись несколько форменных пуговиц. Прорычал, делаясь беспощадным, страшным, – из перекошенного рта Ермократьева вытекла струйка слюны, лицо его так полно и плотно налилось кровью, что ткни в него кончиком пальца – обязательно лопнет:

– Стаскивай с себя штаны, сука!

– Зачем? – Мазухин захлебнулся слезами.

– Хотел мне к голому пузу привязать гранату? Хотел? Так вот, сейчас я эту штуку с тобою проделаю…

Штабс-капитан затоптался на коленях, вздернул кверху мокрое лицо, поймал глазами солнце, красный вечерний свет натек ему в зрачки, сделал взгляд Мазухина безумным. Губы у него дергались. Ермократьев ухватил своей огромной клешней полу мазухинского кителя и с силой рванул ее вниз. На землю полетели оставшиеся пуговицы.

– Не надо-о… – проскулил штабс-капитан.

– Надо, еще как надо! – прорычал в ответ Ермократьев. – Чтобы ты знал, что такое боль, а заодно увидел, что кровь у тебя, как у других людей, – красная. И сам ты – мясной, костяной, уязвимый.

Двумя пальцами Ермократьев подцепил аккуратную пряжечку брючного ремня, под который была засунута нижняя рубаха, сшитая из нежного тонкого полотна, разорвал его и вытащил из матерчатых петелек роскошных шевиотовых галифе штабс-капитана, затем дернул край штанов. На землю шлепнулся выдранный с корнем железный крючок, следом – несколько черных металлических пуговиц.

Брюки сами собою сползли с Мазухина, обнажая волосатый живот с большим лобком и каким-то кукольным, сжавшимся в сморщенный резиновый комок мужским достоинством. Штабс-капитан, похоже, не почувствовал, что с него сползли брюки.

– Раз ты придумал эту потеху, то мы на тебе ее и испробуем, – прежним рычащим голосом пробормотал Ермократьев.

Он прицепил гранату к брючному ремню, обернул пояском рубчатое туловище, сделав это так, чтобы граната не выскочила из петли – хорошо, что ремень у штабс-капитана оказался длинным, потом сделал еще одну петельку, затянул ее на рукояти. Примерился к животу Мазухина и вдруг, громыхнув утробно, словно бы внутри у него, в животе, в груди, бултыхнулась целая куча свинцовых гаек, ткнул носком сапога прямо в лобок штабс-капитана, потом ударил еще раз, ниже лобка, целя в сморщенный резиновый комок. Мазухин вскрикнул от боли, согнулся, мотая головой…