Самому старшему мужчине в посёлке сейчас было сорок два. А Рут, как утверждали некоторые, прожила уже сто лет.

И вот теперь она умирала. Одна в своей вросшей в землю хижине с прохудившейся крышей.

Рут всегда считали выжившей из ума старухой. Говорят раньше она часто рассказывала детям сказки о далёких временах и так долго их повторяла, что сама начала верить будто бы всё это правда. Сначала это воспринимали как чудачество, но потом, когда Рут окончательно свихнулась, шаманка сказала, что её разум украл злой дух, и что то же самое случится с теми, кто будет слушать её бредни.

Из уст в уста передавался рассказ об охотнике Имаре, который любил послушать болтовню старухи и частенько захаживал к ней. А потом он свихнулся и ушёл в горы. Два месяца о нём ничего не было слышно, а потом его нашли в лесу совершенно обезумевшего и привели домой. Только в конце концов пришлось его убить, потому что он несколько раз пытался поджечь деревню. Он утверждал, что зачем-то нужно зажечь большие костры, такие, чтобы их можно было увидеть с неба.

С Рут перестали общаться. Она все дни проводила на пороге своей хижины, раскачиваясь из стороны в сторону и что-то бормоча себе под нос. Рядом была тропинка, по которой охотники обычно возвращались из лесу, и кое-что из добычи они из жалости оставляли Рут, чтобы она не умерла с голоду. Остальные обходили хижину стороной.

Так было много лет подряд.

Но вот уже две недели на пороге хижины никого не было. К оставленной на пороге еде никто не притрагивался. Один из охотников осторожно заглянул внутрь и увидел, что старуха неподвижно лежит на постели. Он решил, что Рут умерла и хотел было пойти сообщить об этом остальным. Но когда он уже отошёл от двери, старуха зашевелилась и что-то сказала. Памятуя наставления шаманки, охотник зажал уши руками и убежал. Больше к хижине никто не подходил.

– Надо бы посмотреть что с ней, – пару дней спустя сказал старейшина Болл. – Умерла она или нет. Если умерла, так стоило бы её похоронить.

– А если не умерла? – спросил кто-то из молодых охотников. – Вдруг она заговорит со мной?

– Ну а хоть и заговорит, так что с того. Закроешь уши и уйдёшь.

– Вот ты, Болл, сам и сходи тогда. А я не хочу, чтобы злые духи похитили мой разум.

Старейшина смутился. Видно было, что ему вовсе не хотелось идти в хижину полуумной старухи.

Эван не очень-то верил рассказам шаманки. В детстве он бывало прислушивался к бормотанию старухи, правда, ничего не понимал, но и в демоны его голове не поселились.

Эван сказал:

– Я пойду и посмотрю что там с Рут.

Все разом облегчённо выдохнули. Раз есть доброволец, то не о чем и говорить. Пусть идёт.

Эван отодвинул облезлую, местами затёртую до блеска шкуру и вошёл в хижину. Здесь пахло мочёй и плесенью. Были ещё и другие запахи, об источниках которых Эван предпочёл не думать. Стараясь поменьше дышать, он сделал шаг и остановился, дожидаясь, пока глаза привыкнут к царившему здесь полумраку.

Что-то зашевелилось в углу.

– Рут! – осторожно позвал Эван.

Из темноты раздялось кряхтение.

– Рут! – уже в полный голос сказал юноша, глядя в угол, в котором теперь ясно угадывалось какое-то движение.

– Зажги свет! – еле слышно прошелестело в ответ.

Нет, она сказала не «зажги свет», а что-то вроде «сделай свет»… Нет, не «сделай», какое-то другое слово, непонятное, незнакомое, которого Эван не знал, но значение которого интуитивно угадывал.

– Свет… – растерянно повторил он.

Единственное, что пришло ему в голову, это снять шкуру, закрывающую дверной проём. Тусклые лучи солнца проникли в хижину, немного рассеяв сумрак.

Рут лежала на своей постели из полуистлевших источавших зловоние шкур. Высохшая, сморщенная старуха с совершенно белыми волосами, резко контрастировавшими с тёмной, в бурых, похожих на ржавчину пятнах, кожей. Кости черепа так отчётливо проступали сквозь эту кожу, что казалось перед Эваном был не живой человек, а облепленный грязью скелет. Но глаза, неестественно большие на этом ссохшемся лице, огромные голубые глаза широко раскрылись и смотрели на Эвана, и в них не было ни капли безумия.

– Вот свет, – неуверенно сказал Эван, кивая в сторону двери.

Раздался звук, похожий на кашель – старуха засмеялась.

– Разве это свет, мальчик, – не сказала, а скорее выдохнула она. – Разве это свет…

– Какой есть, – пожал плечами Эван. – Я не знаю где у тебя лампа и масло.

– Это всё… глупости… – прошелестела Рут и закрыла глаза.

Эван постоял некоторое время. Рут не шевелилась.

– Эй! – снова позвал юноша. – Эй, Рут!

– Чего тебе, мальчик? – не открывая глаз, спросила старуха.

– Вообще-то меня послали узнать не померла ли ты. Ну раз не померла, так может тебе нужно чего? Еды? Воды? Может огонь разжечь?

– Ты не боишься?

– Чего мне бояться?

– Разве тебе не говорили, что опасно разговаривать с сумасшедшей Рут?

– По правде говоря да. Но только я не очень верю в эти сказки. Мало ли что люди говорят.

Старуха снова повернула лицо к Эвану и долго смотрела ему в глаза. А потом сказала:

– Ну раз так, тогда разожги огонь, мальчик.

Эван нашёл немного дров, сложил их в очаг и зажёг огонь. Дрова были сырыми и горели плохо, отчего хижина сразу наполнилась едким дымом. Эван сбегал на улицу за сухим хворостом, и дело пошло на лад. Вскоре в очаге весело заплясали горячие языки пламени.

Эван сел на земляной пол и прислонился спиной к столбу, подпиравшему крышу. Он не знал что ему делать – сидеть здесь или же пойти к старейшине и остальным, которые наверняка ждут его возвращения.

– Я скоро умру, – вдруг снова заговорила Рут.

– Похоже на то, – согласился Эван. – Я вообще не думал, что люди могут жить так долго.

Он с любопытством рассматривал внутренности хижины. Похоже, здесь давно никто не наводил порядка. На полу кое-где виднелись следы высохших луж – дождевая вода протекала через дырявую крышу. Наверное, во время весенних ливней здесь было как на болоте. Связки каких-то корешков, засохших и покрывшихся плесенью плодов, стеблей растений были развешаны по стенам, разбросаны по полу вместе с потемневшей от времени и потрескавшейся деревянной посудой, одеждой и разным ненужным хламом. Пара глиняных горшков для приготовления пищи стояли в углу. Они были покрыты пылью и паутиной. Видно, к ним давно никто не притрагивался.

– Сколько тебе лет, мальчик? – спросила старуха.

– Восемнадцать, – ответил Эван.

То ли от дыма то ли от исходившего непонятно откуда, а точнее отовсюду зловония у него закружилась голова и всё вокруг поплыло перед глазами. И тут ему показалось… Точнее он отчётливо увидел, что из самого дальнего и самого тёмного угла на него кто-то смотрит.

Эван вскрикнул и вскочил на ноги. Но они не слушались, и он снова упал на пол, больно ударившись локтем о какой-то торчащий из земли камень. Боль вернула его в реальность, туман в голове рассеялся и окружающие предметы перестали плясать. Но там, в темноте, в углу по-прежнему кто-то был. И этот кто-то пристально смотрел на него.

Кашляющий смех Рут за спиной окончательно привёл Эвана в чувство. Он пошарил вокруг себя, пытаясь найти что-нибудь, что можно было бы швырнуть в затаившееся в глубине хижины нечто.

– Не надо, – угадав его намерения, сказала старуха. – Лучше принеси его сюда.

– Кого? – опешил Эван.

– Зеркало.

Зеркало. У некоторых девушек в посёлке были зеркала – полированные пластинки горной слюды размером с ладонь. Эльза всегда завидовала им, и Эван обещал сделать ей такое же, но найти подходящий материал можно было только высоко в горах, а попасть туда было теперь почти невозможно из-за обвала. Однако в тех зеркалах отражение было мутным, расплывчатым, а здесь оно казалось безупречно чётким, такого не бывает даже на воде в тихую погоду. К тому же зеркало было большим, просто таки огромным, не меньше локтя в поперечнике, и в то же время очень тонким и идеально ровным.